В то время на нашем курсе бурно шла организация подневольных подмосковных ССО. Мы тоже вклинились в этот процесс, не желая рассыпаться по разным отрядам. Однако наша группа оказалась изолированной и совместный выезд находился под угрозой. Здесь-то и возникла блестящая идея поездки в геологическую экспедицию на Новую Землю (ВЗ), захватившая нас сразу. Не помню уже кто - Алексей или Серега (М) - впервые сообщил о такой возможности. Человека, подбросившего им эту идею я никогда не видел, и поэтому создавалось впечатление, что это был знак свыше.

Знакомство с экспедицией

Начались наши поездки "на Машку" (ул. Марии Ульяновой). Ездили и малыми группами, и все вместе. Вероятно для того, чтобы убедиться в нашей решимости отдать лето Северу, нас однажды даже заставили раскладывать мокрые экспедиционные спальники для просушки на солнышке.

Трудности предварительного этапа

Идея идеей, а ее реализация - дело непростое. Тем более на физтехе, где любое поползновение мысли наталкивалось на жесткий административный контроль. Каждый начальник подозревал, что поставив свою подпись под нашим прошением об отпущении на НЗ (что являлось непременным условием устройства на работу), он подвергает свою карьеру риску ответственности. Поэтому нас отсылали к замдекана по младшим курсам Убоженко О. Д. , известному особой подлостью по отношению к студентам. Этот тип был наверняка непробиваем. Приходилось идти в обход.

Для того, чтобы поехать на НЗ нам необходимо было взять в первом отделе справки о допуске, а также справки из нашей поликлиники о состоянии здоровья каждого.

Справки в первом отделе получили совершенно случайно после серии неудач. Однажды у окошечка оказалась женщина менее компетентная в административных вывертах и начала выписывать справки. Пришлось бегать и собирать будущих новоземельцев по всему студгородку. Билл как раз сдавал 1000 м на ГТО и прибежал прямо с дистанции в грязной майке, пропитанной потом.

Непосредственная близость ректората заставила нас разбиться на несколько групп: часть отправилась в ректорский туалет, остальные имитировали мирную беседу у окна в конце коридора. И надо же было проклятому Убоженко именно в это самое время войти в тот же туалет, где потный Билл и компания увлеченно курили. Однако Убоженко не удивился ни виду Билла, ни странному выбору места для курения (ректорский туалет никогда не был по пути для студентов) и даже ответил на подобострастное приветствие.

Для получения справок в поликлинике нужно было также иметь на прошении от экспедиции подпись Убоженко. Подпись пришлось подделать и продемонстрировать терапевту Кузовой на достаточном расстоянии да еще в сопровождении нескольких не относящихся к делу бумажек. Впоследствии автор подделки тщательно замазал ее белилами. В таком виде этот примечательный документ и хранится в архиве Шуры.

Кстати именно Щура являлся главной фигурой в нашей борьбе за НЗ. В лучшем случае кто-нибудь из нас составлял ему компанию при беготне по кабинетам многочисленных начальников. Обычно помощь ограничивалась подробным обсуждением состояния дел. Алексей формулировал домашние заготовки вступительных слов при входе в кабинет и формировал общую стратегию. Гена наводил тонкую дипломатию в кругах, близких к руководству ССО.

На грани провала

Режим секретности по поводу НЗ был строгий, но информация каким-то образом просочилась за пределы узкого круга. Лидер стройотрядовского движения на факультете С. Костюченко устроил нам очень неприятную беседу, в результате которой его все-таки удалось убедить в чистоте наших намерений поехать в стройотряд. Для доказательства того, что мы собираемся стать "мертвыми душами", у Костюченко не нашлось серьезных оснований.

В конце концов дефицит рабочей силы в стройотрядах оказался мнимым, и нас оставили в покое (не освободив, правда, от обязательной месячной отработки на благо института).

Всплывает в памяти еще эпизод, когда Шуру вызвали в деканат и Убоженко заверил, что не видать нам "ни огненной, ни огнедышащей Земли". Его тоже удалось убедить в непорочности наших намерений, заявляя, что от сумасбродной мысли мы уже давно отказались.

Последний этап

Завершающий сюрприз преподнесла сессия. Кажется у нас было не менее трех пересдач. Еще от одной пересдачи мы спаслись с помощью банки кваса, которую мы принесли в жаркий день преподавателю политэконимии Варне Т. П., добивающей Серегу (О). Зато матанализ он же пересдал на “отл”. Последняя пересдача у Сереги (М) - матанализ на квартире у преподавателя Каримовой Х. Х. Поскольку пересдача была второй за день, отрывной лист за Серегу (М) в деканат пошел получать другой Серега - (О). Для солидности к Каримовой Серегу сопровождали Шура с Маршалом, причем последний выдавал себя за комсорга, а первый действительно был старостой. Весомым фактором в борьбе за лучшую оценку стал авиабилет до Архангельска. После недолгих препирательств Серега получил 4.

В путь!

С чувством, что происходит нечто нереальное, я приехал на Речной Вокзал. Сразу сориентировался на кучу рюкзаков. Опоздавших не было (что совсем не характерно). Провожал вас по разным сведениям то ли отец Гены, то ли мама Маршала.

Всего набралось семь человек. Билл из-за полного провала экзаменов и угрозы исключения из института от нас откололся. Кое-кто утверждает, что он прислал отказную телеграмму, но в архивах таковой не сохранилось.

Как теперь понимаю, нас двигала не только жажда приключений, но еще и перспектива как награду носить в себе: "я был на НЗ". Для Гены, по моему предположению, это был основной мотив.

Архангельск

Итак, вылетали из аэропорта Шереметьево на ТУ-134. Полет до Архангельска (1100 км) был краток и даже успел наскучить. Яркое солнце, отличная видимость. Пролетали над тундрой - вся в разводах болот. Не сразу понял природу резких темных пятен на поверхности земли. Оказалось, что это тень от редких клубообразных облаков.

И вот уже самолет после глубокого разворота заходит на посадку, под нами проплывает Северная Двина, жучковидные корабли на ней, низкорослые домики города.

Ближний Север встретил нас угнетающей жарой и ослепительным солнцем.

Довольно быстро нашли общежитие геологов, но там нас огорошили - мест нет. А самолет до Амдермы-2 (НЗ) отложен. Ничего не оставалось делать, как ознакомиться с городом.

Долго ехали в тесном автобусе вдоль каких-то приземистых заводов, топкого редколесья, потом пошли бревенчатые постройки не выше 3 этажей и, наконец, центр города в виде огромного белокаменного здания горсовета. Поблизости обнаружили гостиницу-люкс. Порешили, что цена за номеру нам не по карману.

Натолкнулись на местный драмтеатр. Здесь Гена при поддержке Шуры предпринял отчаянную попытку затащить всю кампанию на "Жизель" (гастроли молдавских друзей). Чудом избежали этого мероприятия.

Вообще нас постоянно тянуло в разные стороны. То кому-то не нравилась именно эта сторона улицы, то образовывалась фракция из уставших торчать на пляже.

Кстати городской пляж – мечта юга: песчаные просторы и безлюдье. От души поплавали и позагорали. Возникли непродолжительные дебаты по поводу привлекательности наших трусов для посторонних. Но привлекать было некого.

Вечером вернулись в общежитие и администратору ничего не оставалось делать, как дать нам 4-местную комнату на семерых. Трое легли на полу и очень выиграли, потому что кровати оказались чудовищно продавленными. Ночь была почти без тьмы.

Утро начали с футбола на раскаленном стадионе. Быстро покрылись грязью и потом. Одолевали по-южному темпераментные слепни. Играли до полного бесчувствия. Алексей и оба Сереги были на вершине блаженства.

Немного отдохнув поехали на пляж, потратив предварительно минут 30 на то, чтобы уговорить Гену. Три часа мирно спали на горячем песке, отыгрываясь за поздний отбой. Вечером ужинали в столовой "Каргополочка". Было предложено множество интерпретаций забавного названия. Это способствовало перевариванию грубой местной кулинарии.

На следующий день удалось взять билеты до Амдермы на завтра. Гена с Шурой уехали в город, я решил немного почитать, остальные пошли купаться на Двинку.

Новая Земля

7 июля после долгих проволочек погрузились в старенький АН (по уточнению Сереги (О) - АН-266). Полет прошел без приключений, за окном - нулевая видимость. Нельзя было даже с уверенностью сказать, что мы пересекли пролив.

В аэропорту Амдерма-2 дул пронизывающий ледяной ветер (боковой ветер при посадке - 25 м/с) и едва ступив на бетонные плиты взлетной полосы, мы стали нанизывать на себя все имеющиеся теплые вещи. А солнце по-прежнему слепило глаза.

Встретил нас мужик с наглой красной рожей и вывалившимся брюхом. И то, и другое не оставляло сомнений в определении его пристрастий. На обшарпанном грузовике нас в два приема перебросили в Белушки - огромное безалаберное поселение военной братии.

Поселили в гостиницу, замечательную сверхсложной коридорной системой. Направившись в душ Маршал плутал минут двадцать. Отвели нам чистую просторную комнату со спартанским интерьером. На окнах рамы тройные, поскольку зимой морозы до -50 С и ураганные ветры - "варианты".

Белушки

К вечеру, когда немного отдохнули и согрелись, решили с Шурой и Алексеем пройтись по вымерзшим проулкам. Гостиница оказалась расположенной в своеобразном центре, более или менее упорядоченном и прибранном. На торцах зданий намалеваны сливоносые матросы, тротуары выметены. Дальше - черная грязь и языки серого снега. Казармы, казармы и безлюдье... Ночь была очень условной, но местные привыкли к порядку и спят.

Уже на следующий день заглянули в дом офицеров. Тут даже бывает кино! На видном месте - информация о награждении части орденом Ленина, по стенам - продукция местного мариниста довольно высокого качества.

У дома моряка набрели на желтый памятник с вмороженным в постамент легкоодетым матросом, на постаменте никаких надписей.

По свидетельству Алексея в тот раз о нашем присутствии были оповещены все Белушки. По громкому радио в наш адрес рявкнули: "Немедленно покиньте территорию порта!"

Работа началась

Утром со скрипом поднимались для первого рабочего дня. Как оказалось, торопились напрасно. После бестолкового инструктажа по ТВ, содержащего данные по альпинизму, сидели подремывая в красном уголке. От нечего делать помогли бородатому мужику зашить окна палатки и при этом сломали его любимую иглу с зазубриной, которая позволяла шить особенно надежным способом.

Потом грузили и разгружали какое-то промасленное железо. Здесь уже нами командовал наш бессменный начальник Борис Самусев. От него мы сразу научились орать "Полировочку!" в особо острых ситуациях погрузочно-разгрузочных работ. Кое-кто утверждает, что "полировочку" принес в наш лексикон водитель грузовика, который к тому же упоенно распевал за рулем "Папа купил автомобиль" и после припева от души сигналил в пространство.

Вечером неожиданно загорелись футболом и спровоцировали на соучастие несколько застоявшихся местных жителей. Маршал пугал Заполярье своим ярко-красным футбольным костюмом, купленным в местном магазине.

На следующий день грузили в вертолет приборы для отправки в Девятку (следующий пункт нашего следования). Борис улетел вместе с приборами, а нам поручили убирать территорию. Мы не решились на попытку в чем-то изменить этот мир хаоса. Жгли костер, подбрасывая в него мусор по мере прогорания.

Остаток дня был убит отчасти преферансом (квартет профессионалов + стажер Гена), отчасти посещением двух затосковавших солдат, которые тонкими голосами пропели несколько душещипательных песен и поведали об ужасах "вариантов", бесследно погребавших людей под снегом.

Спецодежда
 

	10 июля - замечательный день. Получили спецодежду. Главное -"спецаки". Это благородный северный родственник среднерусской телогрейки, имеющий пушистый воротник и сложную пуговичную систему. Еще выдали нам сапоги с портянками и спальники с вкладышами (хитро сшитая простыня, которая заталкивается в спальник перед помещением туда человеческого тела). Название "вкладыш" вызвало у нас большой энтузиазм. Гена даже сочинил очень содержательную песенку "Вкладыш, вкладыш, вкладыш..." на мотив популярной мелодии Амманды Лир.  Большую ошибку совершил Шура, решивший взять сапоги марки БУ (бывшие в употреблении). Оказалось, что они пропускают воду как решето.
Для доказательства этого факта местному завхозу, пришлось поставить сапоги в корыто с водой. Определив влажность сапогов, завхоз согласился заменить их новыми.  Дальнейшая судьба спецодежды печальна. Уже на следующий день на погрузочных работах Алексей располосовал спину своего спецака. К концу сезона практически у всех пришли в негодность сапоги, разбитые о грубый щебень новоземельных склонов, покрылись угольной пылью костюмчики ХБ, спецаки потеряли свой элегантный вид. Зато остались целы ватные штаны, которые запросил у завхоза Маршал.

 

Завхоз Виноградов

Сверхтупой лысеющий мужик с голубыми глазами новорожденного. Он истомил нас в процессе выдачи спецодежды своей невероятной медлительностью. Виноградов постоянно перепроверял свои расчеты, рылся в архивах, неожиданно возвращал уже получившего вещи и начинал снова перепроверять, шевеля губами. К этому надо прибавить еще и поразительную невнятность речи. Начав предложение вполне отчетливо, со второго слова завхоз комкал слова, невразумительно мямлил. По-моему, он так и не довел до точки ни одного предложения. После каждоого подобия фразы в наш адрес мы недоуменно переглядывались: "Что он сказал?"

Томительное ожидание

Наш отъезд продолжал затягиваться. Мы по-прежнему от случая случаю грузили разное железо, лениво жгли мусор.
 

Оживление вызвал случай на разгрузке, решив ускорить этот процесс, мы привязали содержимое кузова к столбу. Воспользовавшись отсутствием водителя, за руль сел Гена. Машина тронулась на малом газу - столб угрожающе наклонился. Повторяли процедуру, вцепившись в столб десятком рук. Гена более решительно нажал на газ и все мы побежали за машиной вместе с вырванным столбом. Порешили вернуться к дедовскому методу - вручную.

Отдыхая от отсутствия работы, устраивали перестрелки комьями снега. Помню как Гена на цыпочках (в сапогах!) подкрался к Шуре сзади и обрушил на него целую снежную глыбу, отомстив за все обиды сразу. До этого момента все его попытки заканчивались метким броском Шуры, эффектно настигавшим быстро убегающего мстителя.

В красном уголке спали, уткнувшись в воротники спецаков, играли в шахматы. Алексей доминировал в настольном теннисе, окончательно развеяв все сомнения в высоком уровне своего мастерства.

Дальше на север

Только 13 июля мы отправились в путь. Довелось 12 часов провести на борту теплохода "Павел Пономарев". Вокруг плескалось море однообразного стального цвета, окоченевшее небо тоже не баловало красками.

В трюме было интереснее, но за время плавания все закоулки были изучены и наскучили. Везде образцовый порядок и чистота.

Впервые я почувствовал, что такое морская болезнь. Организм путает мягкое покачивание на волнах с собственными неполадками и отвечает подташниванием и головокружением. Пытался прилечь, но становилось только хуже. Слонялся по кораблю и не находил знакомых лиц. Это тоже воспринималось как легкий бред. Потом оказалось, что Шура все это время провел в гальюне, Серега (О) лег поперек качки и прочно спал. Маршал заводил знакомство на кухне, помогая мыть посуду, остальные на палубе наблюдали как из-под корпуса судна разлетаются чайки.

Потом, тоже в одиночестве, я смотрел в столовой, переоборудованной под кинозал, исторический фильм, показавшийся великолепным.

Помню, что в каюткомпании стоял бильярдный стол, но играть при качке было совершенно невозможно.

Девятка

Последний населенный пункт по нашему маршруту - одноэтажные домики с высоким цоколем (дабы не замело снегом), стоящие на угольной грязи, перемолотой гусеницами вездеходов. Наследующий день нам предстояло запустить руки в эту грязь, чтобы набрать уцелевшего угля и обеспечить себя топливом.

Нас встретил все тот же мужик с наглой рожей. Теперь он был поваром и сразу предложил докушать что-то вроде борща. Приглашение было ласковым по интонации, по составу - на70% матерным. Первое потрясение таким способом общения в дальнейшем быстро притупилось. Старожилы геологического сарая другого языка просто не знают.

Ночь, светлую как день, мы проспали сидя, привалившись друг к другу. Лежачих мест для нас не нашлось.

На следующий день загрузили собранный в бочонки уголь в вездеход ГТС и втиснулись сами на оставшееся место. Запомнилось, что Серега, сидевший у самого борта, в ожидании отъезда закурил. Тут же на него обрушился поток изощрённой брани, имевшей целью довести до сведения опасность всем сгореть в один момент. Из присутствующих кажется только сам Серега не смутился темпераментной речью заматеревшего старожила и спокойно потушил сигарету.

Вместе мы посещали Девятку еще два раза (не считая отъезда) для того, чтобы помыться в бане и запастись продовольствием.

Наш лагерь и обстановка вокруг
  До лагеря вездеход полз 40 минут, страшно лязгая гусеницами и ревя могучим мотором.

Лагерь, где мы провели около 40 дней, находился в ложбине между двух гор. На одну из них только смотрели, на другую взбирались для работы. Лишь однажды Шура (почему-то в одиночку) посетил недоступный нам склон и не нашел там ничего интересного - небольшое озерцо, следы давнишнего геологического стойбища. Зато Боб Самусев долго ругался по поводу незапланированной отлучки (Шуры, действительно, не было довольно долго, и мы начинали беспокоиться).

Лагерь представлял собой три палатки. Центральная - для начальства, немного на отшибе - столовая с отгороженными местами для сна двух старших рабочих, третья - наша. Спали рядком на длинных нарах. Справа от входа – единственное плексиглазовое окно. Остальные мы зашили в первый же день от сквозняков. Посредине - емкая железная печка с трубой, уходящей под потолок.

Обычный наш маршрут лежал через перевал высотой около 300 м. Шли по сплошной мелкой осыпи, хрустя камнями и часто перебирая ногами на одном месте. От этого путь на работу превращался в своеобразное физическое упражнение. На гребень самой горы (500 м) забирались лишь считанные разы.

В ложбину, где был расположен лагерь, вползал пласт ледника, питающего ручей без названия, который исчезал в глубоком ущелье, ставшем впоследствии могилой для великолепной гитары Сереги (О). На краю ущелья стояли развалины некогда основательной постройки, валялись большие каменные глыбы и длинные бревна. Развалины стали для вас источником топлива и местом отправления некоторых естественных потребностей.
 

Окружающая местность представляла собой серую скалистую пустыню, утыканную почему-то стоящими торчком плоскими камнями (вероятно из-за подземных взрывов). Только кое-где между камней вылезали нежные зеленые ежики мха.  С перевала открывался вид на долину озера Наливного. Последствия мощного подземного взрыва 8 лет назад перекрыли плотиной реку Журавлевку, и теперь водная гладь радовала глаз.

На противоположном берегу был виден громадный срез изуродованной горы, часто осыпающийся грохочущими глыбами. Туда мы не ходили.

Первые дни

Первый день (16 июля) занимались обустройством. Сделали столик у окна (который по праву потом монополизировал Гена) притащили колоды, на которых можно было сидеть, сделали полочку для книг. Под руководством Самусева построили сарайчик для оборудования и наготовили топографических колышков, потом он вместе с Геной отнес эти колышки на перевал, маячивший в тумане над лагерем.

В тот же день со мной произошла примечательная история. При заготовке дров из принесенных жердей необходимо было вынуть длинные гвозди. Для этого Михалыч - второй человек в нашем лагере - дал мне свои плоскогубцы. Не прошло и получаса, как я их сломал. Какой-то бес подсказал мне, чтобы я скрыл этот факт от Михалыча и упрятал плоскогубцы под один из камней. Только через день хозяин потребовал свой инструмент. Пришлось с честными глазами сказать, что плоскогубцы куда-то делись и пообещать их отыскать. До сих пор стыдно. Но не до такой степени, которую предполагает Гена, заявивший что именно поэтому я не поехал на НЗ второй раз.

Первый общий выход "в горку" состоялся на следующий день. На перевал взбирались с трудом. Пришлось сделать два привала, чтобы восстановить дыхание. Когда приникли, тот же путь преодолевали вдвое быстрее и без привалов.

На перевале, как и на окрестных вершинах, лежала массивная шапка снега. Пробив ступеньки сапогами, я вместе с одним из старших рабочих начал спускаться вниз. Остальные продолжили подъем на гору.

Мы спустились к озеру, которое, как оказалось, лежит метров на 100 ниже уровня нашего лагеря, и занялись заготовкой пикетов для топографической разметки местности. Вблизи находилась использованная взрывная штольня и груды брошенных материалов: ржавые механизмы, провода и т. п. Из любопытства мы вошли внутрь метров на 30, но жутковатость картины торопливого бегства людей и знаки радиационной опасности быстро выгнали нас наружу.

Из кабельных катушек мы не торопясь вытесывали колышки, После воссоединения с основной группой в спустившемся холодном тумане проводили разметку склона этими колышками.

В ту ночь Маршал расхрабрившись заявил, что будет спать на улице. Взял раскладушку, спальник и ушел. Ночью поднялся сильный ветер, пошел дождь. Весь следующий день Маршал сушил свой спальник над печкой. Погода испортилась, и наши обязанности были ограничены заготовкой дров.

Кухня

С первых же дней на нас тяжелым бременем легла обязанность дежурить по кухне. Главной задачей было довести бак с водой до кипения. В зависимости от сноровки и удачи сто удавалось сделать за 3-4 часа. Готовили почти всегда одно блюдо. Пришедшие с работы около 18.00 съедали половину. Остальное разогревали к завтраку следующего дня.
 

Я был рад, что жребий предначертал мне дежурить третьим. Но радовался недолго - пришлось все прелести пребывания на кухне познать на собственном опыте.  В первый день я готовил суп. Мучительно долго закипала вода, и я по неопытности все набивал и набивал печку углем, считая, что это ускорит процесс. Печка все больше откашливалась дымом. Наконец, когда мое терпение лопнуло и вплотную подошло время возвращения голодных товарищей, по воде мелкой рябью побежали пузырьки. Глобального кипения я дожидаться не стал, и тут же заправил суп.

В то время в наших продовольственных запасах еще не было ядовито-красной томатной пасты, которой впоследствии подкрашивали любую пищу. Поэтому мой суп получился серым. Слава богу, что ввалившейся толпе было недосуг разбирать глотаемое на цвет, да и в кухонной палатке было сумеречно (свет от движка провели значительно позднее).

На следующий день я варил рисовую кашу. Вода все-таки закишела. Зато ее оказалось слишком много. Каша вышла в виде размазни, и на поверхности еще оставался слой воды около 5 см. Эту воду я слил на улице, усеяв место преступления белыми зернами риса. Свидетельство своей некомпетентности замел щебенкой.

Глядя на кашеварящих друзей, я не раз втайне испытывал удовлетворение, что моя очередь снова наступит нескоро. Но одновременно я и сочувствовал. Однажды меня до глубины души потрясло лицо Алексея, перемазанное сажей. Возможно у меня тоже было такое же лицо во время дежурства.
 

Запомнились также некоторые экзотические блюда. Например Шурина подливка, удивительно вкусная. А еще “луковый супчик” из последних продуктов и почти из одной воды.  Не показалось деликатесом безвкусное и бесструктурное оленье мясо, доставленное нам от удачливых охотников другого геологического отряда. Зато настоящий деликатес - подсолнечное масло удивительной душистости. Из канистры его переливали в бутылку из-под коньяка и, доливая в кашу, просили: "дай-ка коньячку". Такого масла я нигде больше не пробовал.

Традиционный "деликатес" в виде гречневой каши застрял как-то раз у Сереги (О) между глоткой и желудком. Он всем показывал место, где ком гречки распер грудную клетку. Помочь было нечем и ком рассосался сам собой.

Когда дежурство пошло по второму кругу, оно уже не было столь тоскливым. Второй раз меня, правда, утомил процесс жарки рыбы, который отнял много времени.

Работа

Чем же мы там занимались и за что получили в итоге по четыре сотни рублей?

Разбивка топографических профилей - нетрудная работа. Поднимаясь по склону через каждые 20 м ставили колышек-пикет с номером. Натыкали в землю более 10 профилей по 40 пикетов в среднем.

Электропрофилирование - более нудная работа. Замерялось сопротивление между двумя вбитыми в землю металлическими кольями - каждый наподобие лома. Колья разносились на 50-200 м вдоль профилей. Часто их было по две пары и на дальнем электроде можно было отдохнуть незаметно для начальства.

Вертикальное электрозондирование (ВЭЗ). Здесь электроды разносились все дальше и дальше в разные стороны от прибора (до 500 м удаления) и поперек профилей. Приходилось таскать на большие расстояний неудобные катушки с кабелем.

Радиометрия. Этим в основном занимались Серега (М) и Михалыч. Несколько профилей прошли Шура и Серега (О).

Обычно пройти первую половину профиля не представляло труда. Вдвоем тянули мерный провод и втыкали пикеты. Номера на колышках Гена поначалу выводил как истинный любитель чистописания. Но число колышков без номеров угрожающе увеличивалось, и Гена был перекинут на другую работу.
  Одной из самых распространенных работ у нас было таскать катушки с проводом и разматывать их вдоль склона горы, испытывая свой вестибулярный аппарат. Таскание стальных кольев, к которым крепился провод, в комплекте с кувалдой происходило короткими перебежками и расслаблением до тех пор, пока Боб не снимет показания прибора и не призовет к делу диким воплем "Дальше". Этот вопль, съедаемый расстоянием, обычно превращался в "дальш…" или "альш…". Иногда и этого не было слышно, и Боб орал, надрываясь: "Забейся получше!" После того как пропавшего среди скал удавалось вернуть, Боб не повторял своих ругательств. Только спрашивал с несколько ехидной лаской: "Что, ручеек рядом журчал?"

Тягостной обязанностью была заготовка дров. Но здесь нашлись энтузиасты, которые пилили их на скорость.

Чай с сахаром

Во время работы традиционно устраивали отдых. Отыскивали среди камней загодя припрятанный чайник, разводили костерок. Почему-то на НЗ потреблялось очень много чая, несмотря на то что особой жажды не было. Возможно мы просто безотчетно пытались покрыть недостаток калорий, проглатывая вместе с жидкостью большое количество сахара.

Непомерные аппетиты на сахар привели нас к знакомству с понятием "личный забор". По кем-то разработанному обычаю приходилось оплачивать превышение своего потребления над средним. Было в этом что-то неприятное. Будто предлагали следить за тем, сколько у кого лежит в тарелке или сколько кусков сахара размешивает в кружке твой товарищ. Дружелюбное подтрунивание над Геной, любившим приторный чай, сразу приобрело нехороший оттенок.

Борис Самусев

Командовал нами длинный и неимоверно худой Боб Самусев. Я не сразу привык смотреть на него без детского любопытства - столь своеобразной показалась его внешность. Заостренные черты лица, длинные волосы, щербина среди зубов, которую Боб заполнял мундштуком трубки. Что-то в нем было от Тилля Уленшпигеля.

О прошлом своего начальника знаем мало. Служил в Монголии. Жену ласково называет "женушка". Как-то раз Борис очень неодобрительно отозвался о комсомоле и сказал, что не стал становиться на учет после армии.

Борис вынослив, трудится больше всех, знает массу мелких хитростей в своем деле.

Несмотря на устойчивое дружелюбие, ваш начальник не баловал нас вниманием. Был все время отчужден, в нашу палатку заходил только по крайней необходимости. Может быть не был уверен, что найдется что-то общее для беседы?

Гена
  Почему-то именно с Геной у меня связано большинство воспоминаний о НЗ.

Больше всего запомнилось как Гена помогал Борису разматывать катушку ВЭЗа рядом с лагерем. Гене пришлось уйти с концом провода в руках довольно далеко. Вернуть его и смотать провод оказалось нелегко. Боб кричал в пространство, ругался, рвал провод что есть силы на себя. Потом орать и дергать провод ему помогали оба старших рабочих. Гена вернулся, когда их силы иссякли. Оказалось, что Гена приписал странное поведение провода действию ветра и находчиво закрепился за валун.

В последние дни на НЗ Самусев дал мне фотоаппарат. Я отщелкал две пленки. Один из последних кадров потратил, чтобы запечатлеть заспанную и злую физиономию Гены. Последний пообещал у меня эту пленку выкрасть. До сих пор не могу понять, как ему удалось определить какую из двух кассет надо уничтожить, и как он смог уйти с ней незамеченным. Несколько лет спустя Гена заявил, что ничего о пленке не знает, но поверить ему трудно.

Первая пленка тоже оказалась загубленной. Не могу простить Бобу, что он подсунул мне неисправный фотоаппарат. Фактически от пленки остался один полноценный кадр и насколько четвертинок кадра.

Маршал

Наиболее примечательным из всех поступков Маршала являются его визиты в Девятку и удавшийся в результате этого звонок в Москву. Помню как отпущенный Самусевым Маршал рванул вниз по осыпи по направлению к горизонту. Зрелище подобное обвалу или лавине. Где-то там вдали невидимый глазу Маршал уже сходу форсировал водные преграды и брал штурмом холм за холмом.

Еще одно из Маршальских чудес - его день рождения. Со дна рюкзака на свет божий была извлечена заветная бутылка шампанского. Как поборник абсолютной трезвости, я принял это за личное оскорбление. От алкоголя Маршал и два Сереги, уставшие после работы, слегка размякли и затеяли душещипательную беседу. От этой душещипательности помягчел и я, все обошлось мирно.

Еще один короткий конфликт возник когда Маршал решил исследовать реакцию на манипулирование кисточкой около моего лица. Любопытство экспериментатора простерлось так далеко, что чуть было не привело к потасовке.

Миша Невелев

Миша приехал к середине нашего "лагерного срока". Это худой бледный парень сумрачного вида. Казалось, что он на все окружающее смотрит неприязненно. Обычно молчаливый, Миша неожиданно взрывается очередями слов, говорит громко, грубо, недовольным тоном. Потом так же неожиданно смолкает, замыкается в себе.

Как-то мы заспорили об основных философских системах - материализме и идеализме. Основываясь на ленинских работах (а что я мог тогда еще знать?), я утверждал, что ничего третьего быть не может, а все, что таковым кажется, - противоречиво в своей основе. Миша заявил, что по обоим направлениям у него есть серьезные возражения. Вдаваться в подробности не стал, спохватившись, снова ушел в себя.

Интересно и продолжение этого опора уже в ключе логического закона исключения третьего. На предложенный Серегой (О) вариант экстраординарных множеств Гена возразил, что таковые построить невозможно и, следовательно их не стоит принимать во внимание.

Знаем о Мише только то, что он учится в Ленинграде в институте киноинженеров, кажется на факультете акустиков.

Миша Барановский

Не менее интересен и другой Миша - один из старших рабочих. В противоположность первому – мягкие черты лица, приукрашенные интеллигентской бородкой, немного отяжелевшая фигура бывшего спортсмена. Бросил МГРИ (или его бросили), учится в ВЗПИ.

Миша – натура ищущая, не желающая принимать на веру общепринятое. В этом сошелся с первым Мишей. В свои разговоры они почему-то нас не пускали.

Гена рассказывает, что в Москве встретил уже совсем другого Барановского - поблекшего, потерявшего свой насмешливо-проницательный взгляд.

Андрей Воронин

В кухонной палатке Миша спал с другим старшим рабочим – моим тезкой. Это уже совсем другой тип человека. Толстое румяное лицо, голубые глаза как у карточных королей, внушительный живот. Облик Андрея напоминает пройдошистого купчишку. Таков он и на самом деле – лентяй с хитринкой. По собственному его признанию - "честный сачок". О себе все наизнанку, только нет там ничего толкового - одна болтовня.

Взяли Воронина на НЗ только за знание техники. В этом он разбирается.

На Большой Земле Воронин респектабелен – инженер в Курчатнике. За душой только рассказы о выпивке, вытрезвителе, пошлые анекдоты и неостановимая говорливость.

С Барановским они нашли общее увлечение в придумывании друг для друга изощрённых ругательств. При этом они очень нравились себе.

Михалыч

Михалыч был для нас почти незаметен. Вел свою работу или сидел в палатке. Иногда оттуда раздавался его зверский голос, беззастенчиво изображавший какую-нибудь народную мелодию. От него мы принесли поговорочку: "Я тебя замучию, как Полпот Кампучию".

Не брезговал Михалыч и более сомнительными поговорочками вроде "приходи Маруся с гусем – этим гусем и закусим" (переложение на печатный язык мое - А.С.). Это полезло из него, когда ко дню рождения друзья прислали подстреленную местную дичь. От этой дичи нам перепал суп, начальству - мясо.

Михалыч постоянно третировал Барановского, любившего скрупулезно соблюдать все правила заварки чая: "Нифиля, нифиля...".

Споры

Длинные и обоюдоострые беседы с Геной касались взаимных оценок и претензий морального плана. Гена обличал мой грубый максимализм, я обвинял его во лжи. Нюансы разговоров истерлись в памяти.

Не менее темпераментные столкновения шли по поводу науки. Гена скептически отнесся к предложению Сереги (О) решить какую-то задачу (по словам Гены он предложил Сереге вывести формулу для поля, созданного произвольно движущимся зарядом). Амбиции с обеих сторон были заносчивые, поражение в споре было бы полезно каждому. Так что Гене повезло.

Одним из больных вопросов был порядок отхода ко сну. Любителям преферанса тихо вести себя не удавалось. Как-то раз Серега (О) особенно цинично проигнорировал мои вежливые просьбы "заткнуться". Утром, не пережив еще обиду, я увидел, что команду на подъем Серега не воспринял. Это привело меня в бешенство, и я стал вытряхивать его из спальника. Чуть не передрались. Потом пришлось мне извиняться за свою агрессивность.

Одним из активных спорщиков был Миша Невелев. И не только по философским проблемам. Шура и Гена долго пытались его убедить, что приложенная сила и скорость могут быть направлены не в одну и ту же сторону. Миша поверить отказался.

Увлечения

На каждые три рабочих дня приходился в среднем один день вынужденного отдыха по погодным условиям. Поэтому мы всегда радовались непогоде, как возможности заняться своими делами. Очень много в нашей новоземельной жизни значила музыка. Две гитары звучали под сводами палатки почти непрерывно. Шура привез с собой сборник "Классики для гитары", и мы учились играть по нотам. Гена на это ехидно вспомнил, что Пьер Безухов умел чрезвычайно виртуозно исполнять единственное произведение.

Разучив на НЗ три вещи я очень быстро вернулся к уровню литературного героя и не остановился на этом. Две вещи прочно забыл, третью исполнял как этюд для разминки пальцев.

На НЗ научился играть на гитаре Серега (М). Отсутствие голоса не смущало его, как например меня или Маршала. И Серега осваивал популярный репертуар, вкладывая в песни всю широту души. Гена - единственный среди нас музыкант с дипломом - находил даже некоторую прелесть в таком своеобразном переложении.

Памятно также замечательное наблюдение Гены о том, что Алексей играет на гитаре "с видом справляющего нужду на центральной площади".
 

Как всегда блистал вместе со своей великолепной гитарой Серега (О). Блистал до тех пор, пока ему не надоело постоянное соперничество другой гитары. Разнервничавшись в очередной раз особенно сильно, Серега отнес свое сокровище к обрыву, раскроил о размаха о камень и сбросила пропасть. Наверное он чувствовал себя так, будто лишил жизни живое существо.  Мы потом долго удивлялись - куда это делась Серегина гитара, а сам Серега отвечал уклончиво.  Вероятно от чрезмерного увлечения гитарой родился так называемый "теормуз". Это была попытка сращивания нескольких мелодий с целью получения новой. Успех слияния "Чижика-пыжика" с чем-то вроде "Жили у бабуси" при получении еще чего-то в этом же роде был принят с необузданным восторгом. Основными теоретиками нового учения были Шура и Маршал.

Вторым по важности увлечением были книги. Гена штудировал "Теорию поля", в меньшей степени его нелегкую судьбу разделили Шура и я. Но мы хотели спать, а когда ложился Гена, не видел никто. Символом нашей палатки можно считать его сгорбленную фигуру, часами маячившую у единственного окна палатки.

Был случай еще в Белушках, когда Гена заснул с открытым учебником. "Что спишь, читай!" - резким выкриком разбудил его Алексей. Гена спохватывается, начинает энергично смотреть на страницу и через две минуты силы снова оставляют его.

Одной из моих книг, прочитанных на НЗ, была "Материализм и эмпириокритицизм". Не только я интересовался этой книгой. Однажды я нашел ее в зубах у нашей собачки Лариски, которая с непонятным упорством пыталась прокусить корешок упавшей с полки книги классика.

Иногда у нас вдруг возрождался соревновательный дух, и мы состязались в скорости распилки дров. К общему удивлению одним из мастеров двуручной пилы оказался Гена.

Тот же Гена в один из первых дней почти насильно организовал игру в "Чижик". Азарт увлек нас до того, что мы забыли о наступившем ночном времени и легли спать только около 4 часов ночи. А Гена был недоволен - что-то безвозвратно осталось в детстве. Когда все виды развлечений надоели, мы с Маршалом начали соревнование по зевкам. Смотрели друг на друга и по очереди открывали рот.

Красоты НЗ

Погода на НЗ нас особенно не баловала. После схода снегов вспенился и замутился наш ручей, началась единственная короткая оттепель. Температура на солнце доходила до 15^оС, и мы иногда работали раздетыми по пояс. Как раз в это время произошло купание Щуры в озере Наливном – два гребка туда и два обратно. Зато запомнилось надолго.
 

Потом зарядили дожди, навалились туманы.  Туманы были великолепны. Однажды мы с Серегой (О) разбивали профиль на самом гребне горы слева от перевала. Ныряя в туман, взаимодействовали между собой по голосу. В разрывы тумана било яркое солнце. Наконец мы очутились над морем облаков. Нашего лагеря внизу не было видно, вдали плавали в белых волнах вершины гор. Космическое ощущение оторванности от земли.  В другой раз меня поразила картина, открывшаяся с перевала. Темно-коричневая гора, отражалась в озере, становилась ярко-зеленой. А небо в отражении было по-прежнему синим.

Серега (М) привез с собой кисти и краски. Я с любопытством следил за его работой. Не утерпел и одолжил на время рисовальные инструменты. Теперь нарисованные на обложке тетради палатки стоят у меня на книжной полке в рамочке под стеклом.

Опасности

Как-то раз наш маршрут пролегал через ледник, спускающийся в долину неподалеку от лагеря. К леднику шли по крупной осыпи. Неожиданно камень под моей ногой поехал, меня поволокло вниз, а потом бросило вперед. От неожиданности я даже не успел выпустить из рук две кувалды и взмахнул ими как крыльями. Это меня спасло - после динамичного переворота головой вниз я застрял между двумя глыбами, почувствовав ушами их опасную близость.

В результате падения я не смог продолжить дальнейший спуск как все - на заду по леднику. Потом мою участь разделил Маршал, вылетевший после головокружительного слалома на камни.

О другом памятном падении рассказывает Серега (М). Он оступился, взбираясь по крутой осыпи с радиометром. Во время падения попытался отгородить прибор от камней своим телом, но радиометр предательски миновав подставленную грудь с размаха грохнулся оземь. Серега пострадал, а прибору – хоть бы хны. В другой раз по аналогичному поводу Боб с ехидцей сказал: "Советское - значит прочное".

Серьезную травму получил Барановский. Во время одного из моих дежурств по кухне он прибежал из маршрута со свернутым набок пальцем и с горящими от боли и проявляемого мужества глазами. Я пытался убедить его вправить палец самостоятельно, но Барановский предпочел смотаться в Девятку к врачу.

От НЗ у меня осталась маленькая зарубка на всю жизнь. Колол дрова и не успел убрать руку из-под хорошо заточенного топора. В результате оставил на чурбаке кусочек кожи, а на ладони - отметину.

Как-то раз мы с Геной для сокращения маршрута решили спуститься по диагонали к склону. Сначала набрели на чудо природы - маленький водопад. А потом пришлось прыгать с отвесной скалы на крохотную площадку, рискуя слететь под откос.

В другой раз в такой же диагональный подъем мы отправились с Шурой и вышли на крутую крупноглыбовую осыпь. Шура легко перескакивал с одного качающегося камня на другой все дальше от меня. А я не мог понять, как ему удается не поломать себе ног. Такой же горнокозлиной подвижностью обладал и Гена.

Однажды я решил обогнать Шуру на таком же участке пути, но Шура почувствовал соревновательный темп и все-таки первым вышел на перевал. Только на спуске удалось убежать от него, потому что Шура раздумал соревноваться. Зато я так устал, что после ужина забрался в спальник и проспал свой день рождения.

Воду на кухню мы носили в 40-литровой фляге. Бравируя по молодости, мы иногда ходили за водой в одиночку, взваливая флягу на плечи. Однажды я оступился и этой ношей меня пригнуло к самой земле. Только невероятным напряжением мышц удалось спасти лицо от контакта с острыми кромками камней под ногами.

Забавы с оружием
 

Не всегда на работу мы не выходили только по погодным условиям. Наши начальники использовали ту самую водоносную флягу для заквашивания браги. В один из вечеров они вместе со старшими рабочими основательно взбодрились.  Ночью в лагере поднялась стрельба. Мы повыскакивали из палатки, но оказалось, что это не перестрелка, а милое развлечение с оружием в руках. От этого развлечения пострадало мое полотенце, сушившееся на веревке и ставшее мишенью для стрелков. По всему полотну остались пробоины от дроби и от сигнальных ракет. Потом это полотенце долго еще хранилось у меня как ценный сувенир.

На следующий день мы стали свидетелями своеобразной дуэли. Двое из числа понаехавших гостей заспорили о точности стрельбы из ракетницы. Распалившись, один из них заявил, что со ста шагов попадет своему сопернику чуть пониже поясницы. В результате оба споривших по очереди принимали огонь на себя. К счастью обошлось без жертв - ни один не попал. Потом с ракетницей упражнялся Андрей Воронин. Он решил испытать на прочность дверь недавно появившегося у нас балка. Ракета упруго отразилась, и Воронин едва успел отскочить.

Бывали случаи другого вида охоты. Воронин как-то решил подстрелить чайку, которая все время паслась в нашей выгребной яме. Он тщательно прицелился, и чайка свалилась в яму как в тире падает подбитая жестяная утка. Воронин неторопливо пошел к яме, закинув ружье на плечо. Тем временем чайка, оправившись от перенесенного потрясения, выбралась из ямы и на глазах Воронина улетела как ни в чем ни бывало. Мы еще полчаса бегали по окрестностям, пытаясь отыскать подранка. Как позднее признался Серега (О), при этом чуть не наткнулись на его изувеченную гитару.

Сувениры

Медалей за работу на НЗ не давали. Поэтому надо было самим как-то отметить такой важный период жизни. Чем ближе подходило время отправки домой, тем интенсивнее мы искали сувениры на память.

В первые же дни пребывания на НЗ мы были поражены вкраплениями пирита в глыбах коренной породы. Они удивительно ярко блестели на солнце и хотелось предполагать, что это золото. Также удивительно было и то, что пирит нам попадался практически одного и того же размера в виде аккуратных кубиков. К сожалению эти кубики довольно быстро темнели после того, как их выколачивали из камней.

Как-то раз Маршал, Шура и Алексей решили возвратиться в лагерь не через перевал, а прямо через хребет. Тут они и набрели на хрустальную гору. К сожалению для откалывания зубьев горного хрусталя под рукой оказались только кувалды, толку от которых было мало. Единственный приличный экземпляр размером 4 см принес в лагерь Маршал. Он на удивление легко отдал его мне. Уже в Москве я намертво приклеил кристалл к кварцевому булыжнику и таким образом сохранил его для потомков.

Борис обещал свозить нас на ГТТ к более богатому месторождению, да так и не выполнил своего обещания.

Перед отъездом из лагеря мы распилили вывеску "DOLGOPA-81", провисевшую весь срок над входом в палатку, расчленив ее по буквам. Через несколько лет на праздновании пятилетия со дня возвращения с НЗ удалось собрать только меньшую половину букв.

Кстати, нашу вывеску долго пытались перевести на местный диалект старожилы НЗ и выдали множество любопытных интерпретаций ("долгора", "должопа" и т. п. ).

Уже в Девятке в ожидании вертолета нам удалось напилить себе оленьих рогов, которые мы обнаружили на крыше. Почему-то ходили стойкие слухи, что ни рога, ни другие памятные предметы вывозить на Большую землю не разрешается и все отбирают при досмотре. Это заставило нас выпилить только небольшие обрезки рогов и спрятать их поглубже. Мой вилообразный рог оказался неудобен для рюкзака и при погрузке в вертолет я запихнул его под ремень, прикрыв свитером. В результате рог провалился в штаны, застряв развилкой по шву. Вынимать при всем честном народе было неудобно и пришлось помучиться.

Последние дни

Подходил конец августа. Зарядили дожди, задули холодные ветры, настала пора отправляться в обратный путь. Боб просил задержаться еще на недельку и поначалу отряд добровольцев составлял большинство. Но все холоднее и неуютнее становилось в палатках, полярное лето сошло на нет. Хотелось домой и отряд добровольцев поредел. Самыми стойкими оказались Серега (О) и Алексей.

И вот ГТТ взрыл гусеницами остывающие камни и рванул вперед, оставляя осиротевший лагерь. Лишь две ссутулившиеся от холода фигуры маячили между палаток.

Вертолета ждали три дня. Жили в балке, делать было нечего. Взволновало письмо Сереги (О), неожиданно настигшее нас и написанное с той особенной сердечностью, которую только и встретишь в письмах – устно такие вещи не говорят.

В последний день Девятку обдувал ураганный ветер, прижимающий к стенам домов и срывающий шапки. Вертолет спешно поглотил нас, страшно взревел и пошел вверх, одолевая собственную тяжесть и непогоду.

Три часа мы сидели в пахнущем бензином отсеке, поглядывали в иллюминатор и изнывали от невероятного шума мотора над головой. Под нами горная местность постепенно сменилась однообразной равниной, изрезанной гусеницами вездеходов. Посреди этой равнины оказались Белушки, и мы снова попали в знакомую гостиницу.

Отлетали на следующий день и снова с приключениями. Гена пропал и совсем уже опаздывал на отходящий к аэропорту автобус. Его фигура появилась на горизонте, когда водитель уже отказался ждать и выруливал последний поворот перед набором скорости.

Вот и все

В Архангельске тоже не задержались, и через несколько часов оказались в Москве. Привычная жизнь встречала нас, сама того не замечая. А мы казались себе в этом мире пришельцами с другой планеты. Заросшие юношескими бородками, с перепачканными рюкзаками, мы возвращались ко всему, что оставили на два таких коротких месяца.

Там, на Новой Земле мы оставили что-то лучшее, родившееся в нас, захватив лишь несущественное, преходящее. Теперь, когда прошли годы, особенно отчетливо понимаешь это.

Остаются воспоминания, к которым мы возвращаемся все реже. И от каждого взгляда в прошлое остается щемящее чувство потерянного безвозвратно.

Мы уже с трудом узнаем в этих 19-летних юношах своих друзей, да и самих себя. В разные стороны расходятся наши жизненные пути. Но, уходя вдаль, чувствуешь за спиной тугой узелок переплетения наших судеб на перекрестке под названием Новая Земля.

Когда-то миллионы лет назад
Наш остров вздыбил спину из пучин
Сегодня тут был высажен десант
Юнцов, нашедших дело для мужчин

Полярный ветер сразу взял в тиски,
Срывая с плеч тупую вялость лета,
И ночью спать исчез закон нелепый,
Водопроводом стали ледники.

В лицо пургу и солнце нам бросало,
Мы снежные топтали языки,
В туман ныряли как дельфины скалы,
А мы по ним таскали рюкзаки.

Мы вновь уйдем на перевал с рассветом.
Пора узнать, что сделал взрыв утробный.
Составлен будет план горы подробный,
Проверен фон у каждого пикета.

Зонд будет воткнут в щель под каждый камень
Журнал заполнен вереницей цифр
Мы к вечеру таскать прибор устанем,
Но вся бригада – стойкие бойцы.

Уходит солнце вновь за горизонт,
Засыпан снова перевал снегами.
Мы здесь пробили тропы сапогами,
И вот последний ужин и последний сон.

Взревел мотор могучий вездехода.
Наш лагерь вытеснят полярные снега.
Других здесь ждут до следующего года,
А нас покинул остров навсегда.

Как память остров нам необходим,
Он - луч надежды в скрывшей память тьме.
Когда-то с нами он уйдет в небытие,
Вздохнув туманом колким из глубин.