Сергей Пыхтин

 

РУССКИЕ РЕВОЛЮЦИИ В СУДЬБЕ ИМПЕРИИ

 

Общая характеристика процесса

Россия живет во взбаламученном мире. Причины и следствия в той реальности, которую мы воспринимаем и воспроизводим, перепутываются. Источники проблем прячутся от нас, и от этого главным вопросом, как и во все переломные эпохи, является вопрос: что делать? Пока мы вопрошаем, причины и следствия говорят друг другу “вы здесь не стояли” и, толкаясь, то и дело меняются местами, заводя наше поспешное “делание” в тупик.

Политики, торопящиеся что-то делать, не отыскав гармонии причин и следствий, добавляют в хаотизированное общество свою долю беспорядка. Они путают исток с устьем и поворачивают вспять реки, не видя разницы между истиной и ложью, повторяя давно опровергнутые доводы...Соответственно “героическим” деяниям в небесной канцелярии накапливаются груды уголовных дел, лишь отчасти доводимые до суда земного.

Эти “герои нашего времени”, давно взятые на учет князем мира сего, пытаются убедить в том, что русский народ не созрел для публичной политики. Для той политики, которую мы имеем несчастье наблюдать сегодня, он действительно не созрел и, дай Бог, никогда не созреет. Народу нужна другая политика, та, которая придется ему по душе. Сказать, что его судьба предопределена, что мы обречены на успех или на неуспех невозможно. Ни то, ни другое доказать не удастся, пока начала и концы происходящего не будут приведены в подобающий порядок. Для этого требуется прорыв в политическом мышлении, социальном конструировании. Речь идет о преодолении хаоса.

Как выстроить картинку процесса, в котором мы живем, чтобы причины и следствия заняли свои места? Необходимо так изменить точку зрения, чтобы видимая иллюзия исчезла, миф рассеялся и перед глазами предстала неискаженная действительность. Помимо мифов о русской экономике, мифов о социальном укладе, нам надо избавиться от мифов о собственном народе. Например, от мифа о том, что русский народ ленив, что он на печи лежит беспробудно уже не менее трехсот лет.

Вот так лежит-полеживает, а тем временем как по щучьему веленью появилась страна в одну шестую часть суши. Творцы мифов говорят, что русский народ не любит свою страну, а государство — ненавидит. Почему же тогда русские насмерть стояли за свою землю, усеивая ее костями завоевателей и своими костями?

Может быть гнусные мифы о русском народе изобретают невежды и подлецы, заключившие между собой союз против России? Нет, русским, негоже верить этому злобному бреду. Нам ведомо другое — и тысячелетняя традиция русской духовности, и тысячелетняя история русской государственности, и тысячелетний опыт своеобразных форм русской демократии. У нас все есть. Нет пока только достаточного числа честных и умных политиков, способных понять русскую душу и найти путь к возрождению страны. Хотелось бы видеть слуг народа, поднимающих Россию из пепла, осмысляющих ее историю спокойно, достойно, без заламывания рук и закусывания губ...

Смотрите, какая величественная картина открывается взору! В начале века Россия — огромная страна, богатая по своим абсолютным запасам и производству, но жившая весьма умеренно по доходам на душу населения. Ведущие индустриальные страны были в состоянии обеспечить своим гражданам более высокий уровень существования, но Россия тоже не бедствовала и энергично развивалась. Настолько энергично, что никакое японское чудо не идет в сравнение с этим русским чудом.

Россия не была примитивной крестьянской страной с клеймом отсталости и нищеты. Сельский образ жизни у нас не был однозначно связан с сельскохозяйственным производством, и городские поселения не обособлялись от остального мира крепостными стенами и своим “магдебургским” правом. С древних времен Россия — страна городов, которые основывались, как правило, по берегам многочисленных и судоходных рек и озёр, соединённых между собой особой, русской, системой дорог — зимой санными путями, в остальные времена года — водными.

Подвергшись разрушительным набегам, страна несколько трансформировалась во внешних формах организации, но сохранила многое в своем внутреннем строе.

Города российские были ни чем иным, как сгрудившимися помещичьими усадьбами, продолжением привычного образа жизни в иных условиях. Индустриальный пейзаж промышленных зон в городах не пересекался с сельским усадебным пейзажем.

Русский крестьянин в силу климатических условий трудился непосредственно на земле меньшую часть года, а в холодное время отправлялся на заработки, в отхожие промыслы, занимался ремеслом.

Сельский русский быт был далёк от условий существования феодальных поместий Европы, её деревень и хуторов. Посмотрим, например, на дворянские русские усадьбы с венецианскими зеркалами, музейными ценностями, дворцовой архитектурой, парками. Разве это деревня? Захудалое поместье графа Льва Толстого в Тульской губернии — хороший образец, чтобы представить жизненный уклад русской глубинки. Палех, Гжель — тоже сельские территории, воспроизводившие образ жизни русского сельского жителя.

Символом нищеты русских поверхностно считался дом под соломенной крышей. Обожжённая глина, из которой изготавливалась кровля сельских домов Европы ценилась куда выше. Но солома — это просто местный и весьма практичный материал, а дом — не землянка. Солома на крыше — это не символ нищеты, а отражение скромности русского быта.

В конце XIX века В. Ульянов (он же Ленин) написал толковую книжку “Развитие капитализма в России”. Сейчас мало кто к ней обращается. А ведь будущий “вождь мирового пролетариата” свёл воедино массу статистических данных и показал, что крестьянство является слоем мелких собственников-ремесленников.

У нас, правда, не было ни европейского капитализма, ни капитализма пролетариев. Крестьянской в сегодняшнем понимании слова России никогда не существовало. Поэтому не было и противоречия между городом и деревней.

Наоборот, обеспечивалась относительная гармония природы и социума, образа жизни и производственных условий, в которых они развивались. Были сложности, но не было безвыходности.

Причины для революционного взрыва в начале века возникли из совершенно другой области. Совокупность условий, предшествовавших тому, что мы называем "Великой Октябрьской социалистической революцией" показывает, что предпосылки для социалистического характера революции отсутствовали. Те проблемы, с которыми сталкивалась Россия — это были проблемы роста, а не упадка и загнивания.

Социалисты и марксисты ошиблись, приняв муки родов за агонию системы, увидев в противоречиях рождавшегося социально-экономического уклада его умирание, тем более, что капитализм, который возникал тогда в Европе, в России существовал лишь в зачаточной форме.

Откорректировав в определённой степени эту ошибку, Ульянов открыл переход реально имевшегося в России хозяйства в новую стадию и НЭП, но тоже остался в плену марксистского заблуждения. Источник роста в России заключался в реформах второй половины XIX века, реформах Александра II, продолженных Александром III на стадии приспособления вновь открытого качества к специфике России. Это были не столько контр реформы, сколько их адаптация к условиям самобытного развития.

Контр реформами новую политику считали только догматики реформ. Великие реформы создали такие предпосылки для огромного социально-экономического роста, что одновременно созрели противоречия между потребностями этого роста и обветшалыми институтами власти, методами патриархального управления. Русский паровой котел взорвался из-за того, что власть не смогла приспособиться к потребностям и темпам роста.

Поскольку предметом настоящей работы являются некоторые представления относительно двух революций, произошедших в России, определимся с тем, что можно назвать их общими предпосылками. Сошлёмся, для простоты изложения, на формулу, которую предложил Маркс в работе “К критике политической экономии”, написанной в 1859 году:

“В общественном производстве своей жизни люди вступают в... производственные отношения, которые соответствуют определённой ступени развития их материальных производительных сил. Совокупность этих производственных отношений составляют экономическую структуру общества, реальный базис, на котором возвышается юридическая и политическая надстройка, и которому соответствует определённая форма общественного сознания. Способ производства материальной жизни обусловливает социальный, политический и духовный процессы жизни вообще. Не сознание людей определяет их бытие, а, наоборот, их общественное бытие определяет их сознание. На известной ступени своего развития материальные производительные силы общества приходят в противоречие с существующими производственными отношениями, или — что является только юридическим выражением этого — с отношениями собственности, внутри которых они до сих пор развивались. Из формы развития производительных сил эти отношения превращаются в их оковы. Тогда наступает эпоха социальной революции. С изменением основы более или менее быстро происходит переворот во всей громадной надстройке. При рассмотрении таких переворотов необходимо всегда отличать материальный, с естественнонаучной точностью констатируемый переворот в экономических условиях производства от... идеологических форм, в которых люди сознают этот конфликт и борются с ним... Ни одна общественная формация не погибнет раньше, чем разовьются все производительные силы, для которых она даёт достаточно простора, и новые высшие производственные отношения никогда не появляются раньше, чем созреют материальные условия их существования в лоне самого старого общества. Поэтому человечество ставит себе всегда только такие задачи, которое оно может разрешить, так как при ближайшем рассмотрении всегда оказывается, что сама задача возникает лишь тогда, когда материальные условия её решения уже существуют или, по крайней мере, находятся в процессе становления”

В отличие от марксовых схем, разработанных в другом месте для совершенно других условий, в России вовсе не было восстания пролетариев, отчаявшихся на последний и решительный бой от безысходности. Была не безысходность, а невероятная энергия развития. Индустрия требовала других условий — снятия бюрократических препонов, упразднения сословных перегородок, динамичной государственной политики, главное — сельский труд требовал земли. Трудовые ресурсы страны были втянуты в революцию только потому, что не нашли себе применения, не были поставлены в условия производительного бума.

Кадры кинохроники донесли до нас внешний облик власти. Посмотрите на эти ископаемые типы, окружавшие русского царя! Сам Николай II в этом окружении выглядит человеком новой эпохи, но опутанным сетями стародавних интриг. А ведь рядом с этой дворцовой жизнью, отгороженной от действительной жизни, существует экономика, растущая чуть ли не на 20 процентов в год, русское население, в семьях которого десять-пятнадцать детей норма! Этим ли деятелям освоить такой рывок развития?

Русские марксисты совершенно превратно поняли причины нашей революции в начале века. Они хорошо знали тексты своих основоположников, но плохо знали Россию, потому что всю жизнь существовали либо во внешней, либо во внутренней эмиграции. Они изучали Россию по газетам и воспоминаниям о комфортных условиях ссылок.

Кстати, как теперь понятно уже почти всем, никакого социализма в России не получилось. Его и быть не могло! Великая русская революция была революцией ремесленников, революцией мастеровых людей, революцией крестьян, которым 20 процентов роста в год было мало!

Это была попытка прорыва в будущее, попытка сбросить оковы с процесса развития, она являлась индустриальной революцией, давшей, впрочем, крайне противоречивые результаты, неожиданные для доктринёров и схоластов.

Мы должны отметить закономерный исторический процесс, который происходил отнюдь не по схеме стратегов социалистической революции или германских капиталистов.

Грех прежней политической элиты России состоял в том, что она не смогла создать государственных форм, которые соответствовали бы потребностям развития. Русское дворянство, купечество, промышленники, духовенство не смогли приспособиться к колоссальному импульсу развития. И они первыми должны были оплатить свои ошибки.

Сброс старой элиты в политическое небытие означал, что потенциал развития во многом был истрачен на безуспешный поиск новых форм самоорганизации общества и народного хозяйства, то есть израсходован не в том направлении, где развитие принесло бы максимальные результаты. Тем не менее отменить этот сброс было невозможно, да и не нужно. Будущие события показали её своевременность и объективную неизбежность.

Даже несмотря на все непроизводительные потери, понесённые в результате гражданской войны, после страшной и разрушительной для нации Великой Отечественной войны Россия к концу 50-х годов — мощнейшая индустриальная держава с непревзойдённым научным потенциалом. Мы совершили прорыв в общем и специализированных видах культуры, вырвавшись в космос и поставив себе на службу атомную энергию.

Отменить достижения России только на основе гипертрофированной и истеричной критики репрессий 30-х годов — это форма клеветы на Россию, средство идейной борьбы против неё. Великая русская революция, продолжавшаяся почти 30 лет — с 1905 до конца 30-х годов, обеспечила главное — cостоялся переход в иное качество.

Проверка войной, самая суровая, которую знает история в отношении человеческой цивилизации, состоялась и она была выдержана с честью. Поэтому нам есть что праздновать — Великую русскую революцию, создавшую сверхдержаву, которой нельзя не гордиться.

Эта революция изменила к тому же историю всего человечества, направив его в другое русло. Мировая история перестала быть преимущественно европейской, она приобрела характер всемирной истории.

События вокруг Зимнего дворца осенью 1917 года — всего лишь эпизод. На него не стоит обращать особого внимания. Нужно взглянуть на историю России в XX веке в целом. Тогда трагедия сталинских репрессий займет в ней свое место и не будет преувеличиваться. Тогда мы избавимся от партийных пристрастий, и вместо нигилистического отрицания прошлого своей страны будем рассматривать и оценивать его как последовательные, закономерные фазы полноценной истории.

Вместе с тем революция породила новую элиту, которая приобрела постепенно кастовую, номенклатурную, партийную форму. Бюрократическая элита, овладев властью, не подавила революцию, она лишь расчищала государству путь от исторического хлама, от тех, кто пытался встать на её дороге. Она явилась орудием расплаты с теми, кто пытался заставить Россию совершать не нужную ей мировую революцию, отводя ей роль жертвы во имя абстрактного “коммунистического будущего”.

Так называемые “жертвы сталинского террора” из среды государственного и партийного чиновничества и местечковой интеллигенции, эксплуатирующей идею “пролетарской культуры” — это отъявленные враги России, тянувшие ее на гибельный путь. Составляя в обществе фракцию бешенных ультрарадикалов, и рассматривая Россию как сырье для мировой революции, они пытались направить русскую революцию на якобы социалистический путь.

Ни одна революция не бывает без жертв, без личных трагедий. Борьба догматиков и практиков внутри народившейся элиты зацепила судьбы многих. Но саму борьбу, являющуюся объективным процессом, отменить невозможно. Можно только с удовлетворением констатировать, что в тот период победили люди дела, практики.

Если взять солженицынский “Архипелаг ГУЛАГ”, то там, скорее всего, все правда. Но это субъективная правда, правда отдельной человеческой судьбы. Русские писатели всегда обладали способностью рассматривать частное явление жизни под микроскопом и придавать этому явлению общественную значимость, возвести в ранг социального явления. Но в данном случае по большому счету художник ошибся. Солженицын так же, как Бунин в “Окаянных днях”, в развороте русской революции увидел только окаянство, только лишенный смысла бессмысленный и беспощадный бунт. Конечно, “Архипелаг” тоже ценный документ, но ограниченный жанром свидетельских показаний.

Римляне античной эпохи оставили потомкам описание извержения Везувия как трагедии. Помпеи засыпало пеплом, погибло множество людей — это действительно была трагедия. Но разве можно отменить извержение? Бунин и Солженицын, не имея сил отменить извержение русской революции, не заметили геологического характера исторического процесса. Они увидели только его безжизненный пепел и оказались не в силах признать в историческом пепле начало для новой жизни.

Россия периодически извергается, но губительное извержение одновременно является переходом, точнее говоря — прорывом в новое качество. Тех, кто проклинал пепел вместе с породившими его причинами, не могли увидеть перспективы. Они перепутали, не осознали причин и следствий, не предугадали, что в историческом катаклизме родилась русская нация. Нельзя негодовать на стихию. Бесперспективно бороться с вулканом и с его способностью периодически извергаться, покрывая страну пеплом и лавой, но давая вместе с тем энергию для новой жизни.

Разумеется, в революции есть жертвы и подчас бессмысленные. Но нельзя отрицать по этой причине процесс геополитического обновления Земли, который без вулканических извержений, без человеческих страстей и страданий невозможен. Если социальные вулканы перестанут извергаться, свидетельствуя об остывании планеты, разве подобное не предрешит исчезновения человечества? Мы должны посмотреть на русскую историю XX века как на состоявшуюся, удачную историю, давшую продуктивный результат. Бесцельно прожитых лет у России нет.

Причины, заставившие Россию, до того развивавшуюся достаточно долго в эволюционных формах, встать на путь очередной революции, разрушающей на первых порах не только государственные и общественные институты, но и мощные производительные силы, заключаются в непримиримых противоречиях, которые вновь столкнули между собой реально существующие общественные интересы. Точно так же, как 80 лет назад, когда русское крестьянство подняло на штыки строй, который не справился с потенциалом индустриального развития, и установил новую систему отношений, позволившую ему превратить страну относительно неразвитую в индустриальную сверхдержаву, так и теперь восстал против отживших отношений новый слой, ощутивший свои возможности роста, слой, обладающий главной производительной силой будущего — интеллектом.Интеллект, для которого развитие науки и техники создавало самые благоприятные условия практического применения в качестве основной производительной силы, требовал соответствующего места в системе экономических и политических отношений. Проблема, обострявшая климат общественных отношений, ничего общего не имела с так называемым застоем. В действительности интеллектуальный потенциал страны, население которой не превышало 6 процентов общего населения Земли, приближался к половине общего человеческого потенциала.

К концу XX столетия интеллектуальный компонент России превысил половину наличных интеллектуальных сил человечества. И эта невероятная интеллектуальная концентрация, замкнутая в ставшие архаичными экономические и политические формы, привела к разворачиванию на исходе века второй русской революции. В отличие от революции ремесленников, восстания крестьян, вооружённых и одетых в военную форму, она теперь носит принципиально новый характер, соответствующий гораздо более высокому уровню развития. Источник Второй русской революции — неразвитость властных, управленческих институтов, не способных освоить очередной мощный рывок интеллектуального творчества, архаичная система управления экономическим и общественным потенциалами, созданными в России,которая не успевала осваивать новые достижения собственного интеллекта.

До поры до времени схема развития, сложившаяся в межвоенный период, была жизнеспособной и эффективной. Она дала возможность реализовать программы индустриализации, продемонстрировала высокую степень выживаемости в период Великой Отечественной войны, позволила в кратчайшие сроки восстановить производственную и социальную инфраструктуру после 1945 года и обеспечила научно-техническую модернизацию в 60-70 годы. Речь идёт не о том, что Россия отстала от передовых стран Запада и Востока. Просто она находится с ними в разной возрастной категории. По отношению к ним Россия является младшим братом, у которой ещё всё впереди. Она в течении всего ХХ столетия развивалась, используя энергию так сказать первой ступени ракеты, когда другие нации и государства, принадлежащие иным цивилизациям, тратили топливо из ракеты второй ступени. Но энергия развития, приобретённая в результате Первой русской революции, постепенно исчерпала себя.

Предыдущая экономическая и политическая система выдохлась вовсе не потому, что победившее в гражданской войне крестьянство могло осуществить на практике не абстрактную программу теоретического “марксизма”, как и любую другую теоретическую доктрину, а своё собственное представление о счастье, которое на поверку оказалось феодализмом. Крестьянская революция ничего, кроме уравнительного феодализма дать обществу не могла. Это был тоже рывок вперёд, потому что была победоносная революция, что иногда случалось в Азии и никогда в Европе. И тем не менее можно говорить о её завершении в том смысле, что созданные в начале века институты, управлявшие экономическим и общественным развитием, из составных частей системы превратились в паразитические наросты.

Всё то, что говорилось выше о Первой русской революции не следует трактовать, как некое попятное движение, опрокидывающее Россию назад. Ничего подобного. Послереволюционная Россия, освободившись от сдерживающих её оков, совершила колоссальный рывок практически во всех областях экономики и культуры. Без каких-либо преувеличений и передержек её совокупный потенциал позволил достичь уровня супердержавы, сравнимый с потенциалом США.

Господствовавшей в стране элите не удалось решить ещё одну, быть может главную проблему текущего столетия — проблему обеспечения роста народонаселения, которое должно соответствовать масштабам государственной территории и уровню развития производительных сил. Чем мощнее становился экономический и интеллектуальный потенциал, чем больше пространств вовлекал он в производство,чем основательнее становились издержки по обеспечению безопасности, тем недостаточнее становилось количество и качество человеческих ресурсов. Нормальная численность русских была определена ещё Менделеевым. Она должна была составить в конце нашего века 500 млн. человек. Только такая численность населения могло бы освоить творческий потенциал русского интеллекта, освоить русские пространства и космос над ним.

Если в начале века человеческая масса не находила соответствующего интеллектуального оформления, то в конце века мощно продвинувшийся в своем развитии интеллект нации не находит опоры в массе, которая проседает под тяжестью интеллекта. И это тоже последствия Великой русской революции начала века, её оборотная сторона. Помимо очевидных достижений в этой революции оказались громадными потери. Русская революция — не праздник, не карнавал. Русские никогда не напишут на развалинах прежнего режима то, что написали французы на развалинах Бастилии: здесь танцуют. Наша революция вместе с величием — трагедия. Мы не танцуем на отеческих гробах.

В отличие от либеральной Европы русские не имеют привычки расставаться со своим прошлым со смехом.

Речь идёт не только о своеобразии общественной истории пространства между Волгой и Эльбой, но и в том, что русские создали единственную в своём роде северную цивилизацию, материальная база которой и условия её применения не имели ничего общего ни с земледельческими цивилизациями Востока, ни с комфортными для жизни условиями Европы. Процесс формирования русской цивилизации одновременно являлся и способом создания специфических способов существования и культурных стереотипов, благодаря которым сложились еёграницы. Вслед за Киплингом можно сказать, что Запад есть Запад, Восток есть Восток, а Россия есть Россия, и они никогда не сольются...

Пока же Россия находится в пространстве между причиной и следствием, и от усилий, сосредоточенных в русском национальном ядре зависит, будет выбрана в условиях новой революции стратегия её распада и гибели или стратегия возрождения и воссоединения, вопросов, которые в любом обществе решаются методами гражданской борьбы. У русских, добродушного, уживчивого народа, которого особенности исторического прошлого заставляли быть народом-воином, есть заповедь, относящаяся к оружию: без необходимости не вынимать, без победы не возвращаться. Революции, как и войне, нужна победа. Если революциям не сопутствует удача, у них другие результаты и они иначе называются.

Революция как борьба за русское наследство

Человеческому сообществу, организованному политически, свойственно время от времени очищаться от посторонних, вредных для его жизни элементов, когда менее радикальные способы оказываются неэффективными.

Если общество исчерпало возможности для свойственного своему организму развития и не способно изменить условия существования ни методами эволюционных изменений, ни с помощью реформ, наступает эпоха революций. Поэтому революции основательны.

Пройдя через неё, человеческая природа приобретает новые качества, новую энергию развития. Они совершаются прагматически, являясь реакцией самозащиты, реакцией очищения.

Революции созидательны. Они лишь тогда достигают своих целей, когда соответствуют природе собственной страны, когда освобождают её энергетический потенциал для нового витка исторического развития.

Но революцию подстерегает опасность. Она, решая свои задачи, может вторгнуться в органичные начала русской жизни. Речь идёт не только о естественных ресурсах, дарованных нации природой страны и предками, которые освоили и приобрели для своих потомков огромные территории, и которые приносятся теперь в жертву. Проблема революции состоит в том, чтобы не разрушить русский мир, русскую семью и дом, соответствовать основным началам русской философии и мировоззрения, традициям русской цивилизации.

Её основные начала основательно исследованы и осмыслены учёными, публицистами, государственными деятелями. У истоков правильного их понимания такие гиганты, как Ломоносов, Карамзин, Пушкин. В ХIХ веке, критическом для России, русская идея разрабатывалась многими авторами, среди которых Гоголь и Аксаков, Достоевский и Лесков, Победоносцев и Достоевский. В первой половине ХХ столетия её развивали Солоневич и Ильин, учитывая причины и последствия Первой русской революции. Из современных публицистов и учёных нельзя не отметить работы академика Рыбакова, О.Платонова, Г.Хохрякова.

Рассмотрим хотя бы конспективно коренные основы русской экономики, русского общества, русской власти и государственности, сложившиеся в результате двухтысячелетней русской истории. Какие бы реформа или революции не происходили в России, они должны лишь укреплять или охранить их.

Естественные основы России — природа, труд и интеллект.

Русские — обладатели несметного богатства в виде 40 процентов населенной людьми суши или 17 процентов всей суши земли. Однако четыре пятых этого пространства — крайне сложные с точки зрения ведения хозяйства северные территории с суровым, непредсказуемым климатом и вечной мерзлотой. Издревле житель российских равнин и обитатель гор был подвержен многим опасным случайностям, которые сопутствовали ему от рождения до смерти. Но это естественное обстоятельство не ожесточило его характер, но закалило волю, воспитало невероятную жизненную стойкость, укрепило в том, что представляет единственное спасение — в труде. Терпение и труд все перетрут — в этих немногих словах весь великий русский характер.

Поэтому у власти в России не должно быть тех, кто не знает той простой истины, что не растут на её просторах экзотические плоды и даже картошка родит не везде. Поэтому русские не должны верить тем, кто гипнотизирует их волшебным словом “рынок”, господство которого должно заменить отобранные в результате исторического опыта национальные способы организации труда.

Разве непонятно, какого невероятного терпения и труда будет стоить возвращение страны к нормальной жизни, если она попытается экспериментировать над собой. А дорогу к процветанию может проложить только интеллект, изощренный русский ум, сложившийся в тысячелетней борьбе с коварством и непостоянством северной природы, вынуждавшей к постоянной перемене рода деятельности.

Это все и сегодня в России есть, но по злому умыслу или недомыслию вытеснено на обочину, перестало быть предметом общественного уважения, главным условием жизненного успеха. Почему? Да потому, что к власти прорывается нахрапистое потребительство и наглая серость.

Подобное стало возможным из-за того, что нарушено естественное для России соотношение между сложившимся в ее специфических условиях статусом производителя материальных и духовных благ, посредника и потребителя.

В России, где экономика столь жестко зависит от случая, от непреодолимых внешних обстоятельств, главенствующая роль всегда принадлежала и впредь должна принадлежать производителю. Ибо качество огромных естественных ресурсов таково, что лишь малая доля их в виде не продуктов труда, а даров природы идет непосредственно на стол и в дом. Большая, подавляющая часть их становится доступной для потребителя только после глубокой переработки.

Поэтому типичный русский — это не купец и даже не крестьянин, а человек мастеровой. И наиболее ярко в этом качестве он проявил себя именно в ХХ-м веке, в ныне живущих и действующих поколениях.

Тяжелейший удар, нанесенный сейчас по русскому производителю угрожает существованию практически каждой семьи. Он составляет угрозу даже для тех, кто все еще рассчитывает поживиться на общей беде. Существование “новых русских”, не только как нового класса, но прежде всего как отдельных людей — “физических лиц”, поставлено в прямую зависимость от объема и качества материальных и духовных благ, настоящего богатства, выпускаемого на внутренний и международный рынок производителем. Наиболее дальновидные из них уже ощутили, что Россия не банановая республика и не туристский рай. Делать деньги из воздуха в её пределах можно только ценой разрушения государства, обнищания и вымирания населения. Следовательно, такое предпринимательство является не игрой ума, не разновидностью общественно полезного труда, но преступлением, несовместимым с национальными интересами.

Специфические условия развития русского общества сформировали в нем уникальное, присущее только ему соотношение между законом, властью и деньгами, тремя видами сил, способных управлять человеческими сообществами и отдельными людьми.

Превыше всего русский человек, воспитанный в беспощадной борьбе с внешними, изначально враждебными силами, ценит ответственность и справедливость. Поэтому он не примет несправедливый закон, не поддержит власть, утратившую ответственность перед народом, не признает богатства, нажитого хищническим путем. И поскольку в северной суровой стране от века было так, что “в трудах праведных — не нажить палат каменных”, только власть путем установления справедливых законов могла оградить общество от мироедов, предупредить гибель государства и не допустить разрушение национального единства из-за ничем не ограниченной алчности тех, кто смысл своей жизни видел в обладании возможно большим количеством денег.

Конечно, преобладание власти и ограничение роли денег также чревато многими опасностями. Однако, если бы русское общество отдавало безусловное первенство деньгам, оно не могло бы развиться до современных масштабов. И если русские изменят присущее им соотношение между деньгами и властью, они потеряют Россию, а вместе с нею — самих себя.

Те, кто продолжает утверждать, что все проблемы уйдут в тот день, когда деньгам в России будет предоставлена полная свобода разобраться с каждым человеком в отдельности, в лучшем случае глубоко заблуждаются, в худшем — сознательно уничтожают основы достойной человеческой жизни на одной шестой земной суши. Деньги, превращённые в идола, предмет фанатичного поклонения, не знают ответов на все вызовы, которые бросает жизнь, насыщенная противоречиями и ежедневным острым риском.

Русский духовный мир, некогда выраженный в яркой и емкой формуле: православие, самодержавие, народность, в принципе противопоказан экономическому и политическому либерализму. Понятые разночинными интеллигентами примитивно и буквально, русские духовные ценности пришли в современную эпоху в предельно извращенном виде.

На самом деле православие было, есть и должно быть впредь стержнем духовной жизни русского народа, этической основой русского государственного и гражданского права. Разумеется, при том условии, если русские окажутся в состоянии оставаться русскими вне зависимости от личного отношения каждого из них к Православной Церкви.

Самодержавие означает не столько сущность политической системы, сколько разделение прав и ответственности в общественных и экономических отношениях. Авторитарная царская власть с большим уважением относилась к частной жизни своих подданных, нежели ее правопреемники в СССР и современной Российской Федерации.

Принцип самодержавия означает, что каждый “держит себя сам”. Он предполагает ответственность не только за себя, но и за свою семью, свою деревню, свой городской посад, свой город, свою “вотчину”, понимаемую как “малая родина”. Верховная власть, таким образом, должна принимать на себя ответственность только за державу в целом, за справедливый порядок, лад между вотчинами, городами, деревнями, семьями и отдельными людьми.

В отношениях между людьми уважались не только личные достоинства. В холодной, неуютной для жизни стране отдельный человек значил очень много, но он неминуемо погибал физически или нравственно если ставил себя вне своего народа, общности, основанной на естественном родстве многих поколений. Поэтому понятие народ в России пользуется таким глубоким уважением.

Русский обычай вследствие этого безоговорочно признает право каждого из жителей страны принадлежать к любому народу. Поэтому ни один коренной народ России не растворился, не исчез, не утратил своих особенных, только ему присущих характерных черт и верований. Каждый из них, оставаясь в пределах русского государства, органично обрел способность к полноценной жизни в лоне своей культуры, своей традиции быта.

Если некоторые современные политики этого предпочитают не помнить, всё равно русским нечего стыдиться за своих предков. Они в подавляющем большинстве случаев не были угнетателями инородцев и иноверцев. И не следует за них “извиняться”, приносить “покаяние”, оправдывать то, что составляет содержание русской истории, как бы этого ни хотелось тем, кто жаждет убить Россию, стреляя в её прошлое.

Законы в России “не работают” в большинстве случаев вовсе не потому, что государственные деятели, их придумавшие и принимавшие, чего-то не додумали или не учли. Они не работают потому, что зачастую вступают в противоречие с такими основами русской экономической и общественной жизни как артельность в труде, общинность в быту и соборность в государственных установлениях.

Представление о русском, как о плохом работнике — это преднамеренная грубая ложь. Самостоятельный русский, не развращенный дармовщиной и не отравленный алкоголем, с рассвета и дотемна в созидательном труде. Но как бы ни была для него важна семья, дом, личное хозяйство, он никогда не испытывает такого душевного подъема, как вливаясь в артельный труд, в результатах которого он заинтересован лично. Феномен русского отношения к труду являет эту черту даже в тех сферах деятельности, где труд должен носить сугубо индивидуальный характер по своей исключительной сути, а именно — в творчестве, художестве, науке, изобретательстве и даже в интеллектуальных играх. За пределами России не играли в “что, где, когда?” не потому, что там люди глупее. Там не умеют думать коллективно.

Те, кто решил, что нынешнее поколение русских должно жить в стране победившего индивидуализма стоят перед невыполнимой задачей. Ибо общинность в повседневной жизни присуща даже жителям наших столиц — мегаполисов, собирающих на клочке земли миллионы людей и разъединяющих их жесткой борьбой буквально за все, вплоть до права дышать чистым воздухом и пить чистую воду. Редко кто из жителей России не имеет бескорыстных друзей, доброжелательных соседей, считающих своей святой обязанностью приходить на помощь и в пределах возможного делиться только в силу того, что он живет рядом, что он нуждаетесь в их сочувствии. Однако жертвенность друзей и помощь, исходящая от ближайших соседей предполагает такое уважение их интересов, которое не допускает сговора за их спиной, решения собственных проблем за счет ближних и дальних, разве только по взаимному многостороннему согласию.

Из этого вытекает третий главный принцип русского политического и общественного устройства, который не может заменить либеральная демократия с формальным преобладанием интересов простого, а чаще даже относительного большинства. В России это — соборность.

Никакое решение не должно и не может быть навязано русскому обществу без согласия абсолютного большинства его членов, ибо в противном случае неизбежно страдает справедливость, и русские вместе с другими народами России этого не примут.

Именно поэтому провалы так часто постигают инициаторов российских реформ. Переоценивая терпение русского народа, они в большинстве не понимали или не желали принимать в расчет того, какое значение имеют в русской жизни эти три начала: артельность, общинность, соборность.

Точно так же терпели неудачи и те, кто догадывался об этих особенностях русского жизненного уклада, но представлял русского как примитивное стадное существо, грубо попирая его представления о семье, народе и нации.

Русский не говорит: мой дом — моя крепость. Для него в противостоянии с суровой природной средой важнее умножение самого себя. Я не один. я, моя жена, мои дети, мои домочадцы — семья. Совокупность многих семей, генетически принадлежащих к одному сообществу — народ. Сообщество исторически объединившихся народов — великое, могучее государство, раскинувшееся на полмира — нация. Русский народ явил себя миру сравнительно недавно — шестьсот пятнадцать лет тому назад, на Куликовом поле. Как политическая нация русские сформировались только в ХХ-м веке. Поэтому мы — одна из самых молодых наций на Земле и многое нам за это должно проститься, хотя бы потому, что в 1945 году она показала свое неодолимое могущество.

Именно поэтому, чтобы ни произошло с русскими вчера и сегодня — это только начало их национальной истории и они еще успеют увидеть полет русского орла, во всю ширь распахнувшего свои крылья. Победы создают нации, поражения её закаляют.

Надо только решить коренной вопрос революции. Это — вопрос о власти.

Коллизия русской власти в ХХ-м веке в литературной форме наиболее точно описана великим русским писателем Михаилом Афанасьевичем Булгаковым в повести “Собачье сердце”. Три лика у нее, точнее — три личины. Экспериментирующий профессор Преображенский, идеологический фанатик Швондер, “очеловеченная дворняга” Шариков.

На первый взгляд симпатии Булгакова на стороне профессора, обладающего острым умом, независимыми суждениями. Но лишь на первый взгляд. В действительности в нем воплощен образ холодного учёного, дерзающего “исправить ошибки” самого Господа Бога.

Образ другого рода — Швондер — беспринципный в своей идеологической одержимости, исступлённый фанатик. Он смешон и карикатурен, как любой филистер. Но как ни отвратителен этот тип, он всего лишь обманом посаженное в русском саду гнилое дерево, не приносящее доброго плода, которое рано или поздно будет срублено и брошено в огонь.

Дворняга Шариков, животное в человеческом образе, рвётся во власть, чтобы все отнять и поделить. Но главное, чтобы с мандатом и пистолетом “душить котов” в силу безотчетной и неудержимой к ним ненависти.

Страшен гуманоид Шариков, но... Никогда бы ему не появиться на свет, если бы его не придумал, не создал в своей бессердечной научной фантазии Преображенский...Не швондеры и не шариковы начали эксперименты над собственным народом, деформируя сомои основы его развития. Не они доказывали необходимость сносить горы и поворачивать реки. Это — дело преображенских. Швондеры облекли эти идеи в покровы непогрешимой веры, а шариковы — доводили эксперимент до логического конца, до катастрофы. Единственное расхождение с реальностью у великого писателя просматривается лишь в том, что Преображенский из опыта вышел сам. Но на деле не было этого. И мы на себе ощущаем непрекращающиеся попытки поправить нашу жизнь грубым хирургическим вмешательством в самые тонкие ее материи.

Поэтому сегодня русскому народу надо убрать из власти не только шариковых и швондеров, но прежде всего преображенских с их холодным, безнравственным умом и непомерной гордыней. Катастрофических экспериментов над страной уже довольно. Избавить от них Россию может лишь власть, обладающая русскими национальными качествами.

Во власти Российскому государству нужны здравый смысл, умение уловить естественный ход событий и приспособить к ним собственный образ мыслей и действий, она должна обладать мгновенной реакцией на любой вызов и иметь способность к дальнему расчету в любом её действии должна быть трезвая оценка собственных возможностей, но не затем, чтобы отказаться от поставленной цели, но вовремя и со смыслом отступить, если к этому вынуждают обстоятельства, выждать, укрепиться в собственной вере, собраться с силой и победить.

Проблема и задача русской революции состоит в том, чтобы, не утрачивая ни одного достижения России, предоставить наиболее благоприятные условия для её развития в ХХI веке.На этом пути её подстерегает по крайней мере две проявившие себя опасности: угроза распада русского национального общества, не изжившего в себе болезней этносепаратизма, и угроза политического расчленения государства российского, первым признаком которого явились соглашения в Беловежской пуще.

 

Против этнонационального синдрома

Теперь, когда мы достаточно хорошо знаем процессы, описываемые этнологией, — наукой, появившейся в развёрнутом виде лишь в 70-80 годы, сохранение в отечественной науке, например в статистике, и в политике, например в нормах современного конституционного права, такого понятия, как “многонациональный народ” кажется нелепым анахронизмом. Эта нелепость была бы не более забавной, чем любой устаревший и изживший себя научный трактат или акт права, если бы их применение не носило России столько разрушений.

Два обстоятельства выглядят курьёзом. В России продолжают использовать определение понятия нация, предложенное в начале ХХ столетия марксистами, в частности Джугашвили (он же Сталин), понятие, которое определяется в политической практике всего мира как этнос. В переводе на русский оно звучит как народ. В связи в этим, термин народ применяют у нас там, где везде в международном и государственном праве других государств применяют другой термин — нация. Этнография и статистика всего мира выявляет, где и какие народы (этносы) существую на земле, у нас их называют нациями. Согласно Госкомстату выявление национальности объяснялось в 1989 году как — “определение этнической принадлежности, т.е. принадлежности к тому или иному народу или национальной (этнической) группе”. Как ни вспомнить — есть ложь, большая ложь и статистика. Такая методология в статистике хуже лжи, но она не случайна. Отождествление двух этих понятий слишком дорого обходится России.

Если в Европе, Америке и Азии нация состоит из народов, то в России наоборот — народ состоит из наций. Поэтому, когда в современной Европе и других частях света утверждают, что каждая нация имеет право на собственное государство, то эта фраза означает лишь констатацию давно сложившегося факта, аргумент здравого смысла, принцип, предохраняющий государство от распада.

Этот тезис означает, к примеру, что французы или испанцы, являясь нациями, обладают правом на суверенную Францию и суверенную Испанию. Но он одновременно имеет тот подтекст, что гасконцы, эльзасцы или нормандцы Франции, а также каталонцы, басконцы или арагонцы Испании права на “собственное” государства не имеют и любую попытку подобного рода следует расценивать как покушение на территориальную целостность. Потому что они не нации, они народы. Но баски Испании и корсиканцы Франции время от времени пытаются насильственным путём доказать, что они нации и “право имеют”, в связи с чем добросовестные власти Французской республики и Испанского королевства отечески, то есть “железом и кровью” внушают мятежникам прямо противоположное.

Однако, как только мы пересекаем границу исторической России или попадаем в общество марксистов или антимарксистов ( в данном случае они стоят на одной платформе), то “право наций на самоопределение” видоизменяется до неузнаваемости. Оказывается, ”в составе населения СССР”, — имеется “более 100 наций и народностей”. Что для наших догматиков, продолжающих слепо повторять заклинания столетней давности, означает — все они “имеют право на самоопределение”.

Следовательно, раз русские ( до недавнего времени — советские) не являются нацией, (они, как известно — многонациональный народ) права на собственное государство у них отсутствует. В лучшем случае их удел жить в Союзе, Содружестве, Сообществе, но только не в едином государстве. Это не по науке, этого не допускает “марксизм и национальный вопрос”.

Но одновременно столь оригинальная трактовка должна означать, что эти “100 наций и народностей” обладают так сказать естественным правом на то, чтобы жить в “собственном” государстве. Раз сама власть признаёт любое племя России, коренное или кочевое, “нацией” и автоматически наделяет его собственной “республикой” и даже вписывает в “конституцию” право республики “свободно” выйти из состава “Союза”, то разве подобные шутки могут остаться без последствий.

Если в первом действии пьесы ружьё повешено на стену, в последнем акте оно должно выстрелить. Таковы законы драматического жанра. Есть они и в политике. Вследствие только что описанной национальной политики чеченцы, например, именуются нацией, ей даруется особая территория со всеми необходимыми атрибутами, затем эту территорию объявляют в основном законе государства не составной частью государства Россия, а собственно государством Чечня, “субъектом федерации”. Разве после этого ружьё останется висящем на стене?

Перефразируя известное изречение, можно сказать — чеченцы не злодеи, они восстали и убивают русских, а заодно сами умирают, потому что доверчивы. Разумеется, генерал Дудаев не генерал Отелло, но разве не коварство и скудоумие антинациональной политики превратило его в мятежника и государственного преступника?

Противоестественная, ложная от начала до конца, догматическая по сути теория, ставшая руководством к действию государственной власти Советской России, а затем СССР обусловила глубочайший этнонациональный кризис в России. Пока такая политика, имеющая своим основанием “ленинско-сталинскую национальную политику” не будет отвергнута, Россия обречена на цепную реакцию распада. Её разрушит чеченский синдром

Энергия этого вируса предусмотрена политической теорией, которую в своё время взяли на вооружение все “революционные” группировки, боровшиеся с Россией. Таким образом они приобретали тогда “спонсоров”. Чуть позже мы объясним, почему распад России оказался в процессе Первой русской революции невозможен. Но теперь Россия переживает Вторую революцию, и вновь национальный вопрос занимает в ней центральное значение. Почему? Потому что между двумя революциями теория превращалась в практику. Опираясь на её авторитет, на месте единого государства, предназначенного для одной нации, кроилось лоскутное одеяло для ста наций. Система воспитания, образования, агитации и пропаганды, словом — идеология государства и его кадровая политика в течении трёх-четырёх поколений создавали соответствующее мировоззрение и структуру руководящего класса. Знаменитые национальные кадры! Это было уже не одно ружьё, а целая армия, которая в подходящий момент должна была взбунтоваться. Она и взбунтовалась, воспользовавшись началом Второй революции в России.

Однако этногенез, как математика или физика — точная наука. Она неопровержимо доказала, что процессы, создающие человеческие сообщества, протекают одинаково как в Европе, так и в Азии, и раз Россия занимает оба эти континента, нет основания делать из шестой части суши исключение, оставляя его для применения на оставшихся пяти шестых. В эпоху средневековья родилась фраза — пусть погибнет мир, лишь бы торжествовала юстиция. В России более 100 лет реализуется другая мысль — пусть погибнет Россия, лишь бы считалась истиной в последней инстанции национальная теория, созданная трудами Ульянова и Джугашвили.

Для марксизма соединение этих двух явлений — нации и государства — с любой точки зрения казалось абсурдным, ошибочным, неоправданным. Разве ирландцы стали нацией лишь после образования Ирландского свободного государства, а до этого времени они не представляли собой нации? Разве норвежцы не были нацией до отделения Норвегии от Швеции? Разве украинцы не были нацией, когда Украина входила в состав России и они стали нацией лишь после отделения от Советской России? И наконец самый коварный аргумент, предъявленный “отцом народов” — “разве эта схема не приводит к оправданию буржуазных националистов в наших Советских республиках, доказывающих, что советские нации перестали быть нациями после того, как они пошли на объединение своих национальных Советских республик в Союз Советских Социалистических Республик?”

То, что для Джугашвили представляло очевидным абсурдом, в действительности оказалось единственно правильным пониманием процессов, создающих нации. Марксизм, грезивший мировой пролетарской революцией, которая отменит государства, рассматривающий его в качестве одной из многочисленных надстроек, необходимость в которой должна отпасть, не мог признать за государством качеств, созидающих нации. Это предположение действительно содержало в себе элемент абсурда в том только смысле, что оно превращало сам марксизм в абсурд. Разве можно было всерьёз говорить об отмене государства, если ХХ век оказывался эпохой утверждения наций, а значит и периодом окончательного огосударствления человечества. Что же касается ссылки не на научный, а на “практический” смысл понятия нации, то между двумя войнами был более чем прозрачен. Для государственной политики России восстановление суверенных прав над утраченными в результате революции русскими территориями (Финляндия, Прибалтика, Привислинский край, Западнорусские губернии, Бесарабия, Западная Армения) было актуальной, необходимой задачей, которую рано или поздно приходилось решать. Если государство — признак нации, а нации имеют права на самоопределение, то... Нет, лучше обойтись без государства, формулируя определение понятию нация.

Такая национальная теория загоняла русскую политику в порочный, неразрешимый круг. Если признать наличие “собственного” государства признаком нации, то все существующие государства, в том числе имеющие обширные колонии, окажутся неприкосновенными. Тогда ни лимитрофные образования, сложившиеся между Россией и Европой, ранее принадлежащие России, ни колониальные владения европейских государств в Азии, Африке и Австралии не могут быть объектом революционного действия. Не обойтись без признания права метрополий на угнетение колоний и отказать попавшим под колониальный гнёт нациям в праве на борьбу против империализма.

“Практически-политически” подобное толкование понятия нации действительно оказывалось абсурдным, контрреволюционным, антисоветским. Если украинцы — нация, они вправе отделиться от русских, если норвежцы не были нацией, то с какой стати они отделились от шведов, если Британская Индия является частью Англии, разве могут индийцы бороться за свободу от британцев. Обнаружить в поляках и шведах, немцах и англичанах, финнах и украинцах нечто иное, что делало их не похожими друг на друга и в то же время не делало их нациями, рассмотреть общую историю не только как “борьбу классов” между собой, но и как процесс, создающий такую естественноисторическую общность, как этнос (народ), на этот “подвиг” политики и идеологи в России оказались не способны.

Русская политическая и государственная мысль запуталась сначала в двух соснах, не в силах правильно соотнести понятия нации и государства, а позже не смогла правильно решить проблему трёх категорий, которая породила в конце концов неразрешимую проблему взаимодействия народов, наций и государств. В действительности она легко решаема.

Человек, по справедливому замечанию Л.Гумилёва, существует в коллективе, который в зависимости от угла зрения, рассматривается то как социальная общность, то как этническая общность, то как политическая общность. Классы, народы и нации составляют три основные формы, благодаря которым человечество осуществляет удовлетворение своих потребностей как на индивидуальной, так и на коллективной основе.

Этнический состав любой современной страны не однороден, сложность — его естественная черта. Таковы данные, которые представляет этнография и переписи населения. Тем не менее вопреки этому обстоятельству как в законодательство, так и общественное мнение закладывается прямо противоположное. Россия в официальном порядке провозглашает себя страной, где существует один народ, разделённый на множество “наций”. Посмотрим, что из себя представляют эти “нации”.

Последняя перепись населения, состоявшаяся в 1989 году зафиксировала на территории исторической России (б.СССР) 124 этнических единицы, из которых 79 принадлежат к коренным народам и народностям в существовавших тогда политических границах.

Не относятся к коренным народам России 45 этнических единиц, среди которых имеются не только незначительные группы, насчитывающие сотни или тысячи человек, вроде выходцев из Индии, Северной и Южной Америки или Западной Европы. Имеются и более крупные общности, такие как немцы, евреи, поляки, корейцы, венгры и т.п. Не по личному правовому статусу, а вследствие персональной политической идентификации, не совпадающей с естественным этническим составом России, они являются иностранцами. Общее количество иностранцев на территории Исторической России составило почти 12 млн.чел. или 4,2 процента всего населения.

На территории Российской Федерации перепись выявила 65 коренных народов и народностей и 59 этнических единиц, имеющих иностранное происхождение. Общая численность иностранцев в РФ составила 9,9 млн. чел. или 6,7 процента населения. Увеличение их доли в Российской Федерации можно, в частности, объяснить тем, что согласно такому подходу в категорию иностранцев зачисляются жители, которые определили свою этническую принадлежность народам, в дальнейшем обособившимся от Великороссии.

В суверенной Российской Федерации к иностранцам должны относится не только поляки или финны, в прошлом подданные Российской Империи, но и белорусы и украинцы — граждане СССР, которых замечательная теория, описанная выше, заставила с нуля заняться собственным государственным строительством. Заметим между прочим, что власти лимитрофов Прибалтики поступают абсолютно логично, лишая гражданства всех лиц, которые имеют “иностранное” происхождение, иностранное с точки зрения “Вильнюса, Риги и Таллинна”.

Приведённая в Таблице 1 группировка всех коренных народов и народностей как Исторической России, так и Российской Федерации, с одной стороны, опровергает утверждения различных политиков и этнографов относительно утраты б. СССР русской этнической доминанты, с другой, — подтверждает, что только русские народы (великорусы, малоросы и белорусы) являются государство образующими и составляют его этнический стержень. Так как в численности коренного населения доля русских составляет по Исторической России почти 73 процента, а по РФ — почти 89 процентов, то не может быть и речи о тенденциях к фактическому равенству или к выравниванию этнического состава населения в сторону тюркских и каких угодно других народов. Тюркские народы, проживая преимущественно на своих исторических землях и являясь второй по численности группой населения, в Исторической России составляли 16 процентов, а в РФ — только 7,4 процента.

И чтобы снять любые спекуляции, которые возникают относительно этнической динамики между современной Россией и Российской Империей, приведём Таблицу 2, которая составлена на основании данных первой переписи населения 1897 года. Некоторые изменения, которые имеются в Таблице 2 (рост числа финно-угорской группы и появление в качестве коренных “других славянских народов”, то есть поляков) объясняются тем, что приведённые данные включают также жителей Царства Польского и Великого княжества финляндского.

На 14 этнических групп, в которые можно объединить 76 коренных народов современной России (согласно Таблице 1), приходилось 27 процентов населения, в РФ десять этнических групп (56 народов и народностей) составляли 11 процентов общего населения.

Таблица 1

Этнические группировки населения исторической России

и Российской федерации в 1989 г.

Историч. Россия (б СССР)

Российская Федерация

млн. человек

%

млн. человек

%

Русские народы

199,39

72,80

119,81

88,70

Тюркские народы

44,11

16,10

10,03

7,40

Иранские народы

4,82

1,80

0,40

0,30

Армянские народы

4,62

1,70

-

-

Летто-литовские народы

4,53

1,70

-

-

Финно-угорские народы

4,26

1,60

3,07

2,30

Картвельские народы

3,98

1,50

-

-

Романские народы

3,35

1,20

-

-

Дагестанские народы

1,74

0,60

1,42

1,10

Нахские народы

1,23

0,40

1,12

0,80

Адыго-абхазские народы

0,67

0,20

0,56

0,40

Тунгусо-манджурские народы

0,06

...

0,06

...

Самодийские народы

0,03

...

0,03

...

Палеозийские народы

0,03

...

0,03

...

Эскимосо-алеутские народы

...

...

...

...

Всего коренные народы:

273,77

100,00

135,12

100,00

Иностранцы

11,97

(4,2)

9,90

(6,7)

Всего

285,74

145,02

Естественное развитие совокупности этносов в новое качество, превращающее его в результате длительной эволюции в нацию, предполагает наличие особого этнического материала — некой природной клейковины. Кастильцы в Испании, пруссаки в Германии, галлы во Франции, ханьцы в Китае, являлись таким главным строительным материалом, создавшим, причём сравнительно недавно, нации испанцев, французов, немцев и т. д.

Какой народ является основой русской нации? Это великороссы, после Первой русской революции переименованные в русских. Их одарили громким именем нация, и, следовательно, официально отказали считать главным народом страны.

 

Таблица 2

Этническое группировка населения

Российской Империи в 1897 году

млн. человек

%

Русские народы

83,93

68,20

Другие славянские народы

7,93

6,40

Тюркские народы

13,80

11,20

Иранские народы

0,79

0,60

Армянские народы

1,17

1,00

Летто-литовские народы

3,09

2,50

Финно-угорские народы

7,41

6,00

Картвельские народы

1,35

1,10

Романские народы

1,12

0,90

Дагестанские народы

1,09

0,90

Другие народы

1,40

1,20

Всего коренные народы

123,08

100,00

Иностранцы

5,12

4,20

Всего

128,20

Тем не менее великороссы, игнорируя “официальную” науку, продолжают выполнять своё историческое служение. Великорусский народ, составляя этническое ядро русской нации и российской государственности, обеспечивает своё присутствие во всех окраинных регионах, опровергая на практике нелепую теорию и губительную политику. Численность великороссов составляла: в Прибалтийском крае — 1,7 млн. чел., в Закавказском крае - 0,8 млн. чел., в Бесарабии — 0,6 млн. чел., в Туркестане — 1,8 млн. чел., в Степном крае, Южной Сибири и Семиречье — 6,2 млн. чел.

На территории Белой, Малой и Новой России общая численность великорусского населения составляла 11,6 млн. чел.

Таким образом, попытки “научно”, то есть с точки зрения “нетленной” теории обосновать существование конфедеративного Советского Союза, состоящего, якобы, их моно национальных союзных республик, или Великороссии как федерации этносов (Российская Федерация) не подтверждается прежде всего самим этническим составом населения различных регионов страны. Не более основательны и ссылки на особое, “многонациональное” качество населения СССР или РФ. Впрочем, территориальная целостность, а также границы, достижение которых является целью обеспечить нацию её жизненным пространством, не обусловливается доказательствами той или иной науки. Наука лишь сводит в систему процессы, в которых её удаётся обнаружить причинно-следственные связи и отношения. Национальная территория приобретается не в академических спорах, а в упорной борьбе. Ни одна нация не должна являться арифметическим большинством в любой точке территории своего государства для того, чтобы “иметь право” рассматривать эту территорию в качестве своей. Если бы такое “право” вообще существовало, то что, спрашивается, служило бы основанием считать Флориду, купленную у Франции, или Аляску, за которую было заплачено звонкой монетой правительству России, суверенной принадлежностью США? Разве торговая сделка, заключённая так, как если бы эти земли были необитаемы, более основательна, чем договоры, предоставившие России территории финляндские, прибалтийские, закавказские или среднеазиатские.

Политический распад российской государственности, дважды происходящий в ХХ столетии, не связан с количественными особенностями состава российских народов. Проблему политической целостности и государственной устойчивости следует искать не в этнических или антропопологических, а в социально-экономических и государственно-политических противоречиях, порождённых ошибочной политикой. Она не в количестве этносов, а в их качественном состоянии. Политическому воссоединению России препятствует не то, что русских как народа слишком мало (хотя его численность и недостаточна), а то, что русские не нашли пока эффективных способов проявить свой государственный и национальный инстинкт, волю к власти, способность доминировать во всех ключевых сферах экономической, общественной и государственной жизни. Пассивность русских — следствие целенаправленного воздействия на их сознание “вечно живого учения”, наряду с физической деградацией — последствием экономического угнетения населения великорусских территорий, которая была целенаправленной политикой правительства СССР. Суть проблемы состоит в необходимости осознания национальных ценностей и имперских интересов России, которое бы не допускало в принципе каких-либо дискуссий по этому поводу, выводя последние за пределы национальной морали.

Признавая неудачными обычно применяемые определения нации, приведём то определение, которое было сформулировано в “Манифесте возрождения России”, разработанном А.Савельевым и автором этих строк в 1994 году и тогда же опубликованном.

В общем виде нация — это этно-социальная, культурно-историческая и духовная общность людей, сложившаяся в процессе формирования государства и укоренения развитой культуры.

Термин “государство” в данном определении является ключевым элементом, отделяющим этот вид общности от общности, именуемой народом. История природы, частью которой является природа человека, создаёт народы. Когда народы вступают в политические отношения, формируются нации. Современная этническая карта мира насчитывает до 2000 народов, на политической карте наций меньше 200.

Разумеется, приведённое определение нации относится к области политики. Если рассматривать эту общность с точки зрения этнологии, то вместо понятия нации придётся использовать термин “суперэтнос”, значение которого заключает в себя “группу этносов, возникающих одновременно в одном регионе, и проявляющую себя в истории как мозаичная целостность”(Л.Гумилёв).

Подытожим сказанное. Одной из задач, которую предстоит решить Второй русской революции является обеспечение условий для завершения национального строительства в России и образования русской нации как политической общности. Теория многонациональной России и все государственные установления и институты, создававшиеся на идейной базе этой теории, подлежат “отрицанию”. До тех пор, пока в массовом сознании и на практике не будут уничтожены её мельчайшие остатки, российская государственность не может считаться обеспеченной. Иными словами, Вторая русская революция должна являться во своей природе русской национальной революцией.

 

 

 

Против конфедеративного синдрома

Одним из результатов Первой русской революции было превращение Российской Империи в Советский Союз, неделимого государства в конфедеративное государственное образование, территориального устройства в национально-государственное деление. Теоретически эта трансформация была обусловлена доминирующим значением в русской революционной истории марксизма.

Лидер партии, в конце концов захватившей власть в стране, имел вполне определённую национальную доктрину, суть которой была изложена выше.Имел он и программу, относясуюся к будущему Российского государства. Здесь мы ограничимся лишь самыми необходимыми цитатами. Вот что утверждал г-н Ульянов (Ленин) примерно за 18 месяцев до того, как стать волею обстоятельств русским премьер-министром, то есть а начале 1916 года:

“В России, где угнетённым нациям принадлежит не менее 57% населения, свыше 100 миллионов, — где эти нации населяют по преимуществу окраины, — где часть этих наций более культурны, чем великорусы, — где политический строй отличается особенно варварским и средневековым характером, — где не завершена ещё буржуазно-демократическая революция, — в России признание права на свободное отделение от России угнетённых царизмом наций безусловно обязательно для с.-д. во имя их демократических и социалистических задач”

Как раз в те самые дни, когда русская армия истекала на фронте кровью, медленно отступая под натиском германских и австро-венгерских войск, находящийся в нейтральной Швейцарии будущий “вождь пролетариата” писал:

“Если русские социалисты не требуют отделения Финляндии, Польши, Украины и пр., и т. д. от России, то они поступают как шовинисты”.

Ленин по сути дела внедрял в русскую социал-демократию доктрину Пангерманского союза, председатель которого Клас в 1914 году заявлял:

“Лицо России должно быть повёрнуто на Восток силой. Кроме того, она должна быть отброшена к допетровским границам”.

Прикрываясь социалистической фразеологией, Ульянов объективно действовал в России и в социал-демократии как германский политический агент задолго до того, как очутиться в Петрограде в роли автора “Апрельских тезисов”, агитирующих за поражение в войне уже не имперского, а революционного правительства, предопределяющего распад не Императорской, а Республиканской России. Ульянов после октября 1917 года не импровизировал, выдавая финским и украинским сепаратистам филькины грамоты на “независимость”, он выполнял программу.

Разве не то же самое, заметим в скобках, делает теперь победившая власть? Разве под словами Ульянова и Класа не подпишется вся “московская трибуна”, весь московский бомонд, в течении последних десяти лет почему-то проклинающий г-на Ульянова?

Но было бы ошибочным всё приписывать одной лишь социал-демократической теории или разработкам германских проправительственных шовинистов, списывать события той эпохи на субъективные факторы и недооценивать объективный характер процессов, протекавших в русском обществе накануне и в период Первой русской революции. Этническое формообразование к концу ХIХ века на территории Российской Империи в основном завершились и только незначительные по своей численности этнические общности всё ещё находились на стадии родоплеменного этапа развития. Тем не менее национальная общность ещё только складывалась. Она не достигла, в том числе и по экономическим причинам, достаточной консолидации. Подвижной была и территория России.

Территориальная конфигурация Российской Империи сложилась всего лишь за несколько десятилетий перед революцией, начавшейся в 1905 году. Напомню, что Туркестанский край вошёл в состав России в 70-80 годы ХIХ века, Степной край в его начале, присоединение Закавказья продолжалось с 1801 по 1878 годы. Таврида была освобождена от турецкой оккупации в 1783 году, Бесарабия в 1812. Воссоединение с Россией русских земель, захваченных Польско-литовским государством, состоялось только в конце ХYIII века после его развала и самоликвидации. Финляндские земли перешли к России от Швеции в 1809 году. Привислинский край, состоявший из земель вассального Наполеону I Варшавского герцогства в 1815. Как раз в тот период, когда Россия выходила на свои естественные рубежи в Средней Азии, она уступила Соединённым Штатам Русскую Америку, единственную территорию, которая несла на себе признак колонии.

Два века, предшествующих началу Первой русской революции, составили, таким образом, длительный период собирания русских земель. Должно согласиться с мнением Карамзина, сказавшего о политике России, утверждавшей внешнюю безопасность государства: мы взяли своё.

Зачастую в русском самосознании складывается впечатление, что Россия очень старое государство, а в разряд молодых государств можно причислить лишь США, Германию, Италию, появившихся лишь во второй половине ХIХ века. Такой взгляд на русскую историю является принципиально неправильным.

Россия как национальное государство моложе, в сущности, даже Соединённых Штатов. Соединённые Штаты превратились в национальное государство не раньше, чем завершилась Гражданская война, только после того, как в течении 30 лет осуществляли суровый оккупационный режим на землях конфедерации.

Процесс превращения населения много народной России в национальную Россию занял период, начавшийся с Русско-японской войны и Первой русской революции, завершившийся в основном только после окончания Великой отечественной войны, из которой Россия вышла победителем на европейском театре военных действий.

Спрашивается, почему Гражданская война североамериканцев превратила США практически в унитарное, цельное государство, где штат — не более чем административная единица, когда как Россия после революции не только утратила часть территорий, но и трансформировалась в образование конфедеративного типа — в Советский Союз? Почему в США восторжествовали центростремительные, а в России — центробежные силы?

Во-первых, сказались особенности расселения: в России компактное проживание большинства народов преимущественно на исконных землях, в США — этническая дисперсия. Во-вторых, народы в России никогда не утрачивали своей культурно-языковой, самоуправленческой и религиозной автономии, когда как этносы США, за исключением туземного населения, никогда её не имели. В-третьих, народы в России имели в своём составе сложившиеся элиты из собственной среды, а в США для их образования не было никаких условий, изначально элиту составляли англо-саксы.

При первоначальном образовании Соединённые Штаты сувереном являлось всё население страны, сувереном в России вплоть до 1917 года был император, самодержавный или конституционный монарх. С момента своего образования и вплоть до окончания Гражданской войны в США господствовала идеология единой государственности, тогда как господствующей идеологией в России оказались марксистские или анархистские идеи, либо отрицавшие государственность вообще, либо не признававшие русскую неделимую государственность в частности.

Из гражданской войны Россия вышла с правительством, в программе которого стояло требование разрушения сложившейся государственности России, когда как Гражданская война в США велась за то, чтобы утвердить сложившуюся государственность, основанную на территориальном федерализме.

Так называемое советское правительство и большевистская партия потому и оказалась победителями, что нашли общий язык с верхушками малых народов. Они не лукавили тогда, расплачиваясь с ними тем, что санкционировали их государственную автономию, в дальнейшем получившую форму “Советского Союза” республик, либо предоставляя им росчерком пера пресловутую независимость, как это произошло с Финляндией и Прибалтикой.

Иная ситуация была характерна для США, где малые народы — прежде всего негры, — участвовали в войне на стороне “северян” как раз потому, что те уничтожали сами признаки государственности внутри Соединённых Штатов вообще.

Если негры вступали в армию федератов, чтобы не быть “нацией”, то башкиры, казанские татары, горцы Кавказа и другие инородные группы формировали вооруженные отряды, которые воевали на стороне “красных”, чтобы получить статус “нации”. Условия, в которых развивалась Первая русская революция, не давали никаких шансов на то, чтобы подавить в её результате этногенные процессы в пользу национальных, когда как в огне Гражданской войны в США могла сложиться лишь единая нация американцев.

Что же предохранило Россию от казалось бы неизбежного политического распада? Прежде всего двойственный характер той самой доктрины, которая совершила подмену понятий, перепутав народы с нациями. Марксизм видел в русской революции социалистический и пролетарский характер. Власть, заражённая марксизмом, осуществляла программу, на которой пламенел девиз — “уничтожение частной собственности”. Национализация всей промышленности, земельных ресурсов и банковского дела и установление режима диктатуры одной партии обеспечили единство страны, которая тем же марксизмом была обречена на территориальный распад в силу своей вздорной национальной политикой.

Экономика и политический режим одержали победу над обществом и тем предотвратили государственный распад более чем на 70 лет. Как раз та форма, в которой после революции развивалась общенациональная экономика, форма, превратившая её в единый хозяйствующий организм — одну общую “фабрику” — послужили предпосылкой не только для наращивания его производительного потенциала, но и предохраняла государство СССР от возникновения частных или региональных интересов, ведущих к росту сепаратистских настроений.

Как бы критически не относится к марксизму, как бы в целом негативно он не влиял на общественное сознание и на ход русской истории последнего столетия, всё же нельзя ни признать, что именно марксизму мы обязаны тем, что Россия как империя сохранила себя в результате Первой русской революции, сохранила вопреки самой марксистской теории и независимо от того, к чему субъективно марксисты стремились, захватывая в России государственную власть.

Догматизм революционеров-марксистов, выполнявших в начале довольно слепо все марксистские инструкции, изложенные в наиболее простых его произведениях, а потому и легче всего усвоенных в “партийных школах”, привел к тому, что распаду общества был найден противовес. На яд этнического сепаратизма, который они сами применяли, нашлось более эффективное противоядие. Антирусская этно-шовинистическая практика компенсировалась режимом государственного террора, “диктатурой пролетариата”.

От окончательного распада в 1917 - 1919 годах Россию спасло “деспотическое вмешательство” государства в “производственные отношения”, установление политического господства государства над “орудиями производства”, национализация земельной собственности, всех отраслей хозяйства и банковского дела.

Нация существовала экономически, не существуя формально-юридически. Общенародная собственность, следовательно, являлась не выдумкой “политической экономии социализма”, а правовой формой, которая соответствовала естественным потребностям развития.

Поэтому, кстати, необходимым актом Первой русской революции должна была являться и обобществление сельскохозяйственного производства. Национализация индустрии, декретированное первоначально лишь в силу политической программы Коммунистического манифеста, предопределило и коллективизацию, которую абсолютно правильно назвали “революцией сверху”. Частное землепользование в тот исторический период было совершенно несовместимо с принципиально иным укладом в индустрии.

Искусственно создававшаяся федерализация и конфедерализация страны на определённый период была компенсирована экономической сверхцентрализацией. Тиранические методы правления, предполагавшие тотальное планирование, связываемое теперь в именем Сталина, обеспечивали необходимый баланс интересов, который был бы просто невозможен, если бы восторжествовала европейская модель ведения хозяйства того времени.

Спрашивается, что стоит за конфедеративным синдромом? Какими факторами можно объяснить его динамику? Ответ содержится в определении сущности Первой русской революции, её действительного характера. Мы ничего не поймём, если останемся в плену привычных ленинских схем, традиционных догматов официальной “советской” истории. Точнее говоря, мы лишь повторим эти догматы, если будет соглашаться с тем, что революция в России была актом революционного пролетариата, а её результатом явилось построение “социализма”.

Обычно действительность зло насмехается над социальными утопиями, даже когда утопии приобретают вполне научный авторитет и используют для своего обоснования математические формулы. Математика в нашем случае оказалась плохим помощником.

Мы привыкли расценивать революцию в России, которая происходила в начале ХХ века, как “социалистическую”. Десятилетиями средняя и высшая школа, тысячи монографий адептов научного коммунизма и даже противников господствующего строя доказывали: в России после 1917 года победил социализм, к концу 30-х годов он победил в основном, пожертвовав для этого многими жизнями сограждан, затем социализм победил окончательно. После чего советское общество приступило к развёрнутому строительству коммунизма. Подобная схема на поверку оказалась не более чем схоластикой.

Первая русская революция была вовсе не революцией, в которой, по Марксу, господствующее положение занял пролетариат. Его совершало совокупное крестьянство — ремесленное крестьянство и разночинная интеллигенция, частично состоявшая из обедневшего, разорившегося дворянства.

Энергия этих классов общества была направлена не на то, чтобы преодолеть капиталистические формы, которые в России носили очаговый характер, а в том, чтобы возвратиться к прежним условиям развития, к феодализму. Но это был не феодализм поместного барства, а его наиболее развитый вид — феодализм государственный, если угодно — “государственный социализм”.

По отношению к ещё создававшейся русской нации эта революция приобрела реакционный характер. Она задержала ее формирование. Поскольку экономический потенциал, имевшийся в феодально-крестьянской стране, не был исчерпан, то не имелось и причин, которые бы заставляли русскую экономику требовать для себя даже капиталистических условий развития. И поскольку “производственные отношения”, созданные в результате революции, по своей природе были феодальными, то и государство по своей структуре не могло не быть политической организацией феодального типа.

Единственное, что могло послужить поводом для отождествления новых условий, созданных Первой русской революцией, с социалистическим проектом, так это используемая ею риторика и политическая теория, которая тогда заведомо считалась непревзойдённым достижением научной мысли.

Если бы Первая русская революция была действительно “буржуазной” или “пролетарской”, она должна была бы неизбежно разрушить все внутренние границы, открывающие простор для создания нации или для завершения этого процесса. Она повторила бы декрет французского конвента, уничтожившего провинции и создавшего департаменты. Она перепахала бы даже границы реально существовавших столетиями государств, их эфемерные остатки, как это делал Бисмарк, создавая Германию, тем более что железа и крови тратилось с избытком.

Революциями, действительно создавшими более высокую форму хозяйствования, и более простую структуру политической организации, поскольку речь идёт об империях, являются в ХIХ веке США, а во второй половине ХХ века — Китай, неравномерность в развитии которых теперь объективно сократилась примерно до 100 лет в пользу США. Они должны были совершить такие революции, так как были полностью исчерпаны предшествующие экономические и общественные отношения, не развивавшие их потенциально гигантские производительные силы.

Но поскольку в России феодальные способы производства и феодальные государственный строй не завершили своего развития, революционному отрицанию подверглось как раз то, что, в сущности, опередило время — полноценный капитализм и государственный демократизм. Одновременно с ними пал и частный феодализм с его архаичными государственными учреждениями во главе с кастой чиновников. При этом нам должно быть совершенно всё равно, что говорили или что думали деятели той эпохи о ней самой, поскольку “нельзя судить о эпохе переворота по её сознанию”.

Посмотрим теперь, во что обошёлся России конфедеративный синдром, детская болезнь Первой русской революции, а заодно и настойчивые попытки его преодоления.

Российская Империя, обладавшая более обширными территориями, чем СССР — за счёт северо-западных, закавказских и западных земель, — имела 101 административную единицу (78 губерний, 21 область и 2 округа). После завершения Первой русской революции на Западе и в Закавказье была утрачена территория 28 губерний, и к 1920 году на ней возникло четыре государственных образования (Финляндия, Эстония, Латвия и Литва), на территории, которая никогда в прошлом не имели собственной государственности. Нечто прямо противоположное произошло в Средней Азии. Здесь два государства, находившихся в вассальной отношениях с Российской империей ( Бухарское и Хивинское ханства) вошли в состав России, правда, под другим названием. Понятно, что менее развитые феодальные структуры стремились инстинктивно влиться в структуры родственные, но находящиеся на более высокой ступени развития. При этом этнический фактор, как и везде при феодализме, не имел практического значения.

Революция изменяла и мировоззрение новой власти. Логика государственных интересов, ответственность перед государством, а не перед “попами марксистского прихода” , не “пролетарский интернационализм”, а давно созревшие национальные потребности заставили бросать “красные” армии России на Варшаву и Львов, на Баку, Эривань и Тифлис, штурмом овладевать средневековыми крепостными стенами Бухары.

Не невозмлжность “мировой революции”, а общая экономическая разруха и внутренние распри в центре России не дали новой, революционной власти в Кремле восстановить территориальную целостность Империи. Эта ярко проявившая себя тенденция имела, впрочем, и исключение. Благодаря иллюзиям, возникшим в отношении Турции, дипломатия пошла на утрату Карской области и к геополитическому разрыву с всегда союзной и православной Грецией, что принципиально изменило не в пользу России её позиции в Средиземноморье.

Впрочем, между двумя мировыми войнами территории, утраченные во время гражданской войны, были частично возвращены, а после 1945 года Россия на своих западных и восточных рубежах восстановила, за некоторыми исключениями, цивилизационную и геополитическую границы.

Но так как общественно-государственное развитие продолжалось в предыдущих формах, эти изменения не устранили, а обострили конфедеративный и этно-сепаратистский синдром, тем более, что для этого имелись в наличии необходимые предпосылки — конфедеративное государство, поделённое, в свою очередь, на 152 квазигосударственных образования со своими элитными группами, замкнутыми экономиками и обособленными интересами.

 

Борьба в надстройке за базис: 1989 - 1995

Объективные процессы, обусловленные научно-техническим развитием производительных сил, которые приобрели невиданное ускорение в условиях 2-й мировой войны, при осуществлении космических программ, в результате превращения преимущественно деревенской в прошлом страны в городскую, завершилось в конце концов тем, что была создана принципиально новая многоотраслевая экономика, а из преимущественно крестьянского общества Россия превратилась в общество, состоящее из множество классов с ярко выраженными экономическими интересами. Но в системе и принципах управления по сути дела не происходило никаких существенных изменений. Государственнные институты, созданные 70-50 лет назад, не реагировали на то, что возникла экономика нового поколения. Господствовали внеэкономические методы, пригодные для эпохи фабрики и мануфактуры, но абсурдные для национального хозяйства, состоящего из десятков тысяч сомостоятельных производств, выпускающих миллионы единиц наименоавний продукции.Попытки избежать кризиса путём автоматизации системы управления вместо того, чтобы изменить сами отношения, связанные с управлением, разумеется ни к чему не привели. Они не упразднили проблемы, а лишь отсрочили её, но сделали более острой, более критической.

Первым признаком надвигающихся изменений явился процесс отчуждения партийного аппарата КПСС от непосредственного управления. Этот коллективный феодал, выполнявший одновременно роль коллективного суверена, разложился до такой степени, что представлял собой не более чем символ власти, в отличие от предшествующего периода, когда он был действительной властью, настоящим господином положения. Аппарат, возвысившийся после октября 1917 года до уровня особого, так называемого нового класса, не избежал вырождения точно так же, как несколькими десятилетиями ранее это произошло с дворянской аристократией.

Партийное чиновничество, сосредоточенное в многочисленных органах КПСС, составлявшее формально господствующую группировку, называвшуюся новым классом (Джилас), номенклатурой (Восленский), административно-командной системой (Г.Попов) прежде чем он исчерпать себя политически, оказалось излишним в технологическом отношении, его присутствие в экономике превратилось в помеху для развития экономики. Противоречия накапливались постепенно, по мере того, как инструментарий “партийного” управления оказывался беспомощным перед разросшейся количественно и качественно принципиально новой материально-технической базой, огромной экономикой в огромном государстве, выросшей количественно и качественно за 80 лет более чем в 150 раз.

Наличные производительные силы так видоизменили природу общества, что экономические и политические формы, в которых оно развивалось, перестали ей соответствовать, а значит и удовлетворять. Управляющая и управляемая системы постепенно из гармоничного целого трансформировались в две обособленные силы, у которых сложились собственные интересы, которые сими собой не могли быть согласована.

Прежняя структура общества, включавшая на одном полюсе всевластный аппарат КПСС, а на другом — массу управляемых, привычно относимых равнодушной статистикой к рабочим, крестьянам и интеллигенции, структура, существовавшая по крайней мере на практике не менее 50 лет, существовала только в справочниках ЦСУ. К середине 80-х голов она самым радикальным образом переформировалась, вызвав к жизни новые отношения, новые силы, которым стало тесно в условиях, предоставляемых “развитым социализмом”.

Как только представилась возможность для появления в реальной политике, эти новые общественные силы не преминули тут же заявить о своём существовании; и класс партноменклатуры столкнулся с широкой оппозицией, включалавшей коалицию трёх группировок, трёх общественных фракций — бюрократию, хозяйственников и интеллектуалов.

Первую и наиболее решительную из них составляла государственная бюрократия, давно испытывающая неприязнь к бюрократии партийной и откровенно претендующая на то, чтобы отобрать у последней право на присвоение государственных институтов, на превращение партийного государства в свою частную собственность.

Так называемые хозяйственники, класс, состоящий не только из руководителей предприятий, но и предпринимателей, получивших возможность заявить о себе благодаря кооперативной реформе 1986-1988 годов, составили вторую группировку. Их оппозиционность была обусловлена тем, что они, в свою очередь, созрели до того, чтобы претендовать на присвоение имущества, которым реально обладали в качестве управляющих.

Третью группировку составляли интеллектуалы, наиболее многочисленная и наименеее организованная общественная прослойка. Её критическое отношение к действительности предопределило новый социальный взрыв, но в то же время именно она оказалась менее всего приспособленной для практического действия, когда потребовалось от глухого возмущения перейти в политическим технологиям. Интеллектуалы ощущали потребность в устранении старых форм своего существования, но не имели собственной программы, которая была бы убедительной для других экономических классов и социальных слоёв. В результате они оказались в орбите более организованных классов бюрократии и предпринимателей.

Партноменклатура или “новый класс”, как её называл Джилас, к периоду “перестройки” утратила все свои прежние боевые качества, которыми она обладала с начала 20-х до примерно конца 50-х голов, и которые давали возможность ей быть господствующим классом общества де-факто. Последние двадцать лет, совпавшие с так называемым “застоем”, были её агонией в качестве политического авангарда общества.

Партия, оставаясь формально монополистом власти, обладая всеми её атрибутами, на самом деле во всё большей степени выполняла функцию декорации, ширмы. Не хватало лишь повода, чтобы избавиться от давно прогнившей общественной надстройки, ставшей никому не нужной обузой. Таким поводом послужили неуклюжие попытки партийных аристократов реанимировать свой исчезнувший авторитет и силу под видом восстановления “ленинского партийного стиля”.

Когда г-н Горбачёв открывал первое заседание Съезда народных депутатов СССР, он вряд ли осознавал, что повторяет, разумеется в несколько карикатурном виде, роль Людовика ХYI, когда тот в торжественной и пышной обстановке открывал заседания Генеральных штатов. Как во Франции в 1789 году это событие возвестило о начале великой революции, так и в России провинциальный баритон всевластного генсека возвестил о начале новой русской революции.

До 1989 года Советский Союз представлял собой юридически республику Советов, а фактически — партийную республику. Вся полнота государственной власти принадлежала партийному аппарату, который был строго субординированнной по вертикали и по горизонтали структурой, подчиняющейся не столько закону, сколько партийному уставу, говоря точнее — сложившимися в партии традициям. Советский Союз в социальном отношении напоминал античный Пелопонесс, где жители подразделялись на два класса — полноправных спартанцев и илотов. В качестве первых в СССР выступали руководящие члены КПСС, в качестве вторых — остальные жители.

Первый этап революции, таким образом, должен был свестись к тому, чтобы противопоставить господствующему в обществе классу — партбюрократии — её собственное оружие. В качестве такого оружия использовались “советские законы”.

Вспомним “правозащитников”, лицемерно взявших себе в союзники Конституцию СССР и её нормы. Такие антинациональные и русофобские деятели, как Сахаров, Ковалёв, Буковский и другие начинали с того, что требовали от партийного руководства соблюдения “советской законности”, что на самом деле означало прямо противоположное — аннулирование правовой базы, создающий основу для власти партийной номенклатуры.

С падением партийной законности прекращал своё существование и режим партийной республики. Этому процессу способствовало два обстоятельства: разложение партии по этническому и кастовому признаку, что привело к утрате единства и товарищеских отношений между её членами; и возникновение непримиримых противоречий в самом классе номенклатуры, разделивших господствующий слой на союзную партбюрократию и государственно-хозяйственную бюрократию, раздробленную противоречиями региональных интересов.

Процесс разложения режима, занявший несколько послевоенных десятилетий, в наиболее напряженной форме охватил период с 1985 до конца 1988 года, с момента, когда на должность генсека проник Горбачёв, и до периода его торжества на ХIХ партийной конференции.

Партийная республика рухнула в 1989 году, после того, как был избран Съезд народных депутатов СССР.

Начало его работы было публичной констатацией возникшего в стране двоевластия — Партбюро КПСС как органа партийной республики и Съезда как органа нарождающейся республики Советов.

Но если Съезд был абсолютно легитимным органом власти, то Партбюро оказалось каким-то анахронизмом, воплощённым неприличием, варварством. Правда, в 1989 году вопрос не стоял в виде рокового противостояния 1917 года — кто кого. На самом деле существование Политбюро было вопросам времени, рано или поздно оно должно было отмереть.

У превращения СССР в республику Советов, соответствующую основам конституционного строя, имелась и оборотная сторона. Она состояла в том, что федеративный характер Коммунистической партии Советского Союза, составлявшей каркас государственной власти, сменился конфедеративным характером Советского Союза, обусловленным тем, что каждая союзная республика “имела право” свободного выхода из СССР. Сложившаяся к тому времени номенклатура “национальных республик” была заражена этно-шовинизмом и государственным сепаратизмом, противопоставляя свои интересы интересам исторической России и всему русскому.

После перерождения партаппарата у СССР не оставалось ни одного дееспособного защитника, кроме его армии. Но для того, чтобы спасти СССР от распада, армия должна была из законопослушного института превратиться в революционный институт, обрести национальную энергию, свойственную защитнику отечества, а не инструменту партии. Ей следовало подчиниться русским национальным интересам, а не корыстному урчанию желудка, следовать за своими полковниками, а не за погрязшими в воровстве и предательстве генералами. Однако советская армия была плотью советского общества, она разложилась вместе с ним.

Скрытый смысл призывов к соблюдению законности в то время означал, что должен неизбежно начаться процесс распада СССР, период “цивилизованного” отделения русских окраин от Великороссии, процесс, предусмотренный 72 статьёй Конституции СССР, настоящей бомбой, заложенной в основание Советского Союза.

Призывы к распаду страны были переданы от диссидентов вне закона к диссидентам в законе, они стали составной частью Межрегиональной депутатской группы, во главе которой стояли г-да Ельцин и Сахаров, Афанасьев и Старовойтова, а её идеологами выступали А.Н.Яковлев и Попов. Когда избирался Съезд народных депутатов СССР, так называемая дкмократическая оппозиция смогла составить лишь эту группу, объединив депутатов из Прибалтики, от некоторых общественных организаций, принадлежащих преимущественно к “творческой интеллигенции” и от двух столиц. Но это было в начале 1989 года.

Осенью 1989 года г-н Сахаров, еще один антикоммунист, предложил России свой проект конституции, предназначенный для пространства СССР, в котором предусматривалось расчленение страны на множество государственных образований, равное числу “наций”, провозглашая “основополагающим и приоритетным правом каждой нации республики на самоопределение”. Этот бывший “узник совести”, таким образом, не нашел ничего лучшего, как призвать к бесконечному, прямо-таки ядерному делению союзных и автономных “республик”, перепутав ядерную физику, которой он занимался как учёный, с государственной изменой, которой он начал заниматься как общественный деятель.

В конце 1989 года антинациональная коалиция, не встречавшая никакого противодействия ни в обществе, ни со стороны институтов государственной безопасности, уже имели возможность организовать на территории РСФСР так называемую “Демократическую Россию”, втянув в её ряды пёструю демократическую оппозицию верхушке КПСС, не представлявшую, в какой игре ей предстоит принимать участие.

Эта организация создавалась как объединённая политическая сила, которая должна была если и не отстранить в Советах от власти ортодоксов КПСС, то пробить во власти партаппарата ощутимые бреши.

На выборах 1990 года в республиканские и местные Советы ортодоксальная часть КПСС потерпела окончательное крушение как политическая сила. Строго говоря, она утратила все свои позиции. Особое значение для хода революции имела победа “Демократической России” в Москве и Петербурге, в городах, ставших на несколько лет плацдармами фракции радикальных реформаторов. Они сохраняют свои позиции и в настоящее время, что проявилось в результатах выборов в нижнюю палату Федерального собрания 17 декабря 1993 года.

Трансформация СССР из партийной республики в республику Советов совершалась не сразу. Сначала под видом “перестройки” произошло разложение партийного аппарата, выделение из его “монолитной” массы оппозиционной группировки, названной “демократической платформой в КПСС”. В конце концов партаппарат раскололся на три части: одни остались с партией, разделив её судьбу, другие занялись предпринимательством, так называемым первоначальным накоплением, третьи перешли в состав образуемых по новым принципам Советов или в исполнительные структуры власти.

Но никто в партии не стремился воплотить в своих действиях патриотическую программу. Патриот в России на продолжительное время стал изгоем общества.

К лету 1990 года власть партии свелась к нулю, превратились в мнимую величину, обернулась имитацией политической деятельности.

Система государственной власти после всеобщих местных и республиканских выборов пришла в соответствие с номинальной системой, предписанной Конституцией СССР и конституциями союзных республик. Но цель, которую ставили себе основные руководящие силы Революции, не ограничивалась устранением от государственной власти партийного нобилитета.

Республика Советов оставалась лишь промежуточным результатом борьбы, формой, неприемлемой для главных задач, свойственных любой революции, — овладению властью и собственностью новыми общественными силами.

Они могли оказаться предметом частного присвоения лишь при одном условии, если разгосударствлению подвернется не только общенациональное имущество, но и само государство. Все слои общества к тому времени оказались в достаточной степени разложены и дезориентированы, чтобы не только не противостоять всеобщему грабежу, но принимать в нём самое активное, злорадное и сладострастное участие.

Республика Советов, к которой стремились на словах, на деле не имела убеждённых сторонников. Класс номенклатуры, как только КПСС была устранена от государственных институтов, утратил всякий интерес к Советам. Что касается самой КПСС, то её аппарат, единственная дееспособная часть партии, рассматривал Советы как своего политического противника, которому он только что проиграл борьбу в процессе выборов. Актив Советов, в свою очередь, платил партаппарату такой же неприязнью, так как только что сражался с ним в предвыборных схватках.

К лету 1990 года Советы не только обрели моральное право на властвование. Они на некоторое время оказались в состоянии быть действительной властью в стране. Но в отличие от власти партийной республики советская республика сразу же после своего появления проявила специфическую демократическую природу, следовательно, вошла в противоречие с бюрократической природой исполнительных органов власти, которые советская республика унаследовала от КПСС.

Необходимо также отметить ещё одно качество Советов образца 1990 года — они в своём большинстве оказались большими государственниками и патриотами, чем избравшее их население. И чем ниже был уровень Советов, тем рачительнее они стремились выполнять свои властные функции. Разумеется, подобная политика, проявленная Советами скорее в форме деклараций, чем реальных властных актов, делала их принципиальными врагами главной движущей силы “перестройки и реформ” — многочисленного протобуржуазного слоя советского чиновничества, созревшего для того, чтобы править без каких-либо препятствий.

Поэтому, как только партийные комитеты прекратили своё существование в качестве государственных органов власти, продолжая свою деятельность лишь в качестве партийных учреждений в собственном смысле слова, у Советов сразу же обнаружился новый противник. Им оказался неимоверно разросшийся бюрократический аппарат численностью почти в 18 миллионов человек.

Он повёл против республики Советов энергичную кампанию под видом утверждения режима не советской, а демократической республики. Республика Советов дискредитировалась в общественном мнении как форма, свойственная лишь господству КПСС, эпохе “коммунистического тоталитаризма”, из которого извлекали самые мрачные, душераздирающие страницы.

Советы мешали бюрократии приватизировать как можно больше и как можно быстрее, то есть присваивать всю полноту власти и весь объём государственного имущества, составляющего действительную ценность, следовательно, Советы оказались препятствием “реформ”. Советы отождествлялись пропагандой с аппаратом КПСС и становились постепенно “врагами рода человеческого”. На них списывались все недостатки, все отрицательные явления жизни. Советы, как некогда Карфаген, должны были подвергнуться разрушению.

Разумеется, для того, чтобы борьба против советской системы не сводилось только к одной критике, чтобы, с другой стороны, её место в дальнейшем не заняла система бюрократических институтов, надо было внести в сознание населения идеальный образ “хорошей” власти. В качестве идеальной модели для начала предъявлялись схемы, извлечённые из учебников политологии и монографий западный авторов. Запад избрали Меккой государственных систем. Идеал находили то во Франции, то в Англии, то в США. Пророков не могли обнаружить лишь в своём отечестве. В качестве спасителя место “народного депутата” постепенно занимал “энергичный” администратор, вроде Гайдара, Лужкова или Чубайса.

Даже Монтескье с его мифической теорией разделения властей пригодился для того, чтобы не состоялось республики Советов, объединявшей в один организм как представительные, так и исполнительные функции. Ему приписывали то, что нельзя было обнаружить даже при самом внимательном чтении “Духа законов”, но разве кто-либо читал этот трактат, так и не переизданный в России после 1955 года?

Чтобы одержать верх над Советами, надо было победить их прежде всего морально, представить в самом неприглядном виде, изобразить сборищем недоумков, отбросами общества. Разумеется, были использованы все находящиеся в руках бюрократии рычаги и средства обработки массового сознания, от подкупа депутатского корпуса до диффамации в газетах и на телевидении. Методы, которыми велась борьба с республикой Советов, были примерно такими же, какие использовались диссидентами в борьбе против партийной республики. Здесь использовалась самая гнусная ложь, здесь не брезговали ничем, ничто не было свято и всё вываливалось в грязи. Не прошло и года, как население возненавидело депутатов, которых незадолго до этого избрало вполне свободно, методом прямого волеизъявления.

Что касается самих диссидентов, то они как раз в этот период разоблачили себя в качестве заклятых противников России. Оказалось, что их борьба носила не антипартийный, а антирусский характер, они боролись не против “марксизма-ленинизма”, а против жизненного пространства русской нации. Они противопоставляли себя не власти партии, идеология которой ими не разделялась, а любой власти, которая существовала в стране. Как только государственная власть от партии перешла к Советам, диссиденты перенесли свою разлагающую деятельность с КПСС на Советы. Их деятельность была принципиально разрушительной, ибо они вдохновлялись одним чувством — ненавистью к собственной стране. Когда установился режим парламентской республики, они исторгали ненависть по поводу парламента, когда власть сосредоточилась в личности президента, эти профессиональные и потомственные нигилисты тут же избрали президента мишенью для своих измышлений. Но не форма власти и не режим как таковой интересовали оппозицию, она находилась в оппозиции государству.

В сентябре 1990 года г-н Солженицин, властитель дум, примерно с такой же разрушительной энергией, какой некогда обладал Лев Толстой, разве что пока еще не отлучённый от церкви, предпринял акцию по внедрению в массовое сознание доктрины уничтожения России. Он изложил свои “посильные мысли” в статье “Как нам обустроить Россию”, которую, по правде говоря, стоило бы назвать иначе — “Как нам уничтожить Россию”. Вот его ключевые соображения:

“Как у нас всё теперь поколесилось — как всё равно “Советский Социалистический” развалится, всё равно — и выбора настоящего у нас нет, и размышлять-то не над чем, а только — поворачивайся проворней, чтоб упредить беды, чтобы раскол прошел без лишних страданий людских, и только тот, который действительно неизбежен.

И так я вижу: надо безотложно, громко, чётко объявить: три прибалтийских республики, три закавказские республики, четыре среднеазиатских, да и Молдавия, если её к Румынии больше тянет, эти одиннадцать — да! — непременно и бесповоротно будут отделены”

“Нет у нас сил на Империю! — и не надо, и свались они с наших плеч; она размозжает нас, и высасывает, и ускоряет нашу гибель”

Пока идеология предательства огромными тиражами распространялась по стране, лишая страну граждан, превращаемых в обывателей,Советы летом 1990 года совершили три существенных ошибки, ставшие роковыми для возможности существования советской республики. Они не установили действительного контроля над денежными средствами государства, оставив их в руках бюрократии, в распоряжении исполнительных органов. Они оказались не в состоянии осуществлять кадровую политику в исполнительных органах власти и в генералитете, отказались осуществлять надзор за деятельностью бюрократии и руководителей ведущих государственных предприятий. Наконец, им не пришло в голову установить тесные отношения со средствами массовой информации, заинтересовав журналистов в сотрудничестве с Советами.

Эти ошибки были естественным следствием молодости Советов, не имевших ни опыта, ни соответствующих кадров в среде депутатов. Потом, после трёх лет работы, они созрели для того, чтобы действовать со знанием дела, но было поздно. К тому времени своими руками они породили своего могильщика — государственную бюрократию, опьянённую возможностью присвоить шестую часть земной суши практически задарма.

Наиболее эффективными средствами бюрократии в борьбе с Советами как раз оказались — государственные денежные ресурсы, сосредоточенные, как известно, главным образом в Москве, исполнительные органы и силовые структуры, стремившиеся к установлению собственного господства, и корпорация журналистов, обладавшая всеми качествами самой древнейшей профессии в мире. Советы могли противопоставить им, когда борьба за власть резко обострилась в 1993 году, только моральную силу закона, не обладая ни одним действительно властным институтом реальной силы. На самом деле моральная сила закона была лишь олицетворением бессилия, свидетельствовала об упущенных возможностях.

Республика Советов не столько существовала, сколько агонизировала. Её дееспособность приближалась к нулю ещё и благодаря тому, что внутри самой системы Советов сразу же после их избрания разгорелась война всех против всех. Верховные Советы союзных республик противопоставили себя Верховному Совету СССР, который отвечал им тем же, но как бы нехотя. Верховным Советом противостояли региональные Советы — областные, краевые, “автономных республик”. Местные Советы не могли найти общего языка с региональными Советами.

Все боролись за свои суверенные права, не замечая, что их общий враг находится возле них, сосредоточен в исполнительных структурах. Вот что писал г-н Попов весной 1991 года, являясь народным депутатом СССР и председателем Московского Совета, в брошюре “Что делать”:

“Я считаю что его (СССР) заменят национальные государства. Они могут создать тот или иной новый союз, в том или ином составе. Но эти будущие союзы могут быть только следствием появления независимых государств. Наличие иных перспектив нет, любая иная схема решения национального вопроса означала бы скрытый или явный отказ и от денационализации, и от десоветизации. Реальна только дефедерализация, деимпериализация и в перспективе добровольные межгосударственные ассоциации”

“Если происходит разгосударствление, если возникают собственники и рынок, то невозможно представить себе сохранение СССР без добровольного согласия тех, кто сегодня в этой стране живёт”

“После денационализации наступает этап дефедерализации.П о районам страны (желательно наиболее дробным) проводится референдум о том, в какой из республик хотели бы жить жители района и по большинству голосов формируется на месте СССР три, четыре, а то и пять десятков независимых государств”

“Независимые республики а новых границах формируют демократическую власть. А потом эти республики решают: нужен ли новый Союз республик...” И так далее и тому подобное.

Можно ли представить изыскания учёных и политических мужей хотя бы в одной из стран, где существовали собственники и рынки, которые предлагали бы нечто подобное без риска быть повешенными по обвинению в измене. Средневековая Германия после 30-летней войны должна казаться раем по сравнению с этим предначертанием, навязывающим России судьбу вдребезги разгромленного, поверженного, униженного и уничтоженного врага.

Примечательно, что подобно тому как Россия 1917 года с восторгом вручила свою судьбу политикам, откровенно желавшим расчленить свою страну, так и в 1991 году она сделала то же самое. Она вручила власть новому поколению политиков, заявившему, что оно приложит максимум усилий, чтобы на месте одного российского государства появилось от “пяти десятков государств” до более чем 150 государств. Имя этим деятелям легион, но главные из них конечно же — Сахаров, Ельцин, Попов, Собчак.

Пока Советы выясняли между собой отношения, уточняя полномочия и приспосабливаясь к тому, чтобы осуществлять распорядительные функции, было упущено время для насильственного подавления глубоко запущенного заговора против государственного суверенитета, против целостности государства.

Сначала в результате сложных интриг, механизмы которых до конца так и остаются не известными, пал союзный Съезд народных депутатов, а вместе с ним и все властные институты СССР. Единая Россия в политическом отношении прекратила своё существование, распавшись на более чем двадцать государственных образований. Её государственное бытие в качестве потенциально русского государства сжалось до административных пределов РСФСР.

Затем верховные советские органы РСФСР серией законов лишили региональные и местные Советы всех их властных полномочий, сохранив за ними лишь одну функцию — право принятия решений, исполнение которых превращалось в монополию никому не подчинённой бюрократии, так называемой исполнительной власти. Но решения Советов уже некому было исполнять. Законодатель, сконструировав систему власти по умозрительной схеме, в действительности преобразовал Советы как органы власти в советы как совещательные учреждения при власти. Власть Советов, таким образом, была ликвидирована руками самих Советов.

Впрочем, республика Советов на территории РСФСР прекратила своё существование даже раньше, чем произошла самоликвидация органов власти СССР. Её упразднили фактически 12 июня 1991 года, после того, как была сначала установлена должность президента, а затем состоялись его выборы. Одновременно с этим в Москве и Петербурге были учреждены посты мэров, покончившие с возмутителями общественного спокойствия, какими являлись Московский и Петроградский городские Советы. Точнее говоря, речь шла о том относительном большинстве в них, которое отстаивало принципы законности и народовластия вопреки побеждавшему в этих городах настроению, требующему от власти не принципов, а хлеба и зрелищ.

Таким образом, Ельцин, Попов и Собчак, а несколько раньше их — Горбачёв исполнили в историческом процессе роль могильщиков советской власти, той самой власти, которая существует под разными названиями практически во всех странах мира, независимо от того уровня развития социально-экономических и государственно-политических институтов, которых достигло то или иное государство.

Под призывы установить в стране народовластие в государстве постепенно совершался процесс отчуждения власти от граждан. Чем дальше развивались события, тем менее авторитетными в глазах общества оказывались государственные институты, которые им создавались. Политическая логика благодаря искусству оболванивания масс превращалась в политическую демагогию и глумление над политикой. Граждане превращались в толпу зрителей, чему способствовало то обстоятельство, что осуществление революций является привилегией её столиц, население которых сначала их совершает, а потом за это расплачивается. Революция из движения масс превращалась в организуемое телевидением шоу, становилось пародией на революцию.

Российская Федерация превратилась из советской республики в парламентскую республику, во главе которой стоял вовсе не президент, как можно было бы ожидать, в Съезд народных депутатов. Однако его всевластие оказалось недолговечным.

Парламентская республика оказалась столь же неспособной защитить себя, как и предшествующий ей режим. За спиной парламентской республики маячила фигура президента, в отношении которого Основной закон употреблял такие двусмысленные термины, как “глава исполнительной власти” и “высшее должностное лицо”.

Но установление президентского поста означало лишь, что государственная бюрократия второго и третьего сорта, бюрократия с философией и умственным кругозором провинциалов, ставшая после развала СССР первосортной бюрократией, нашла своего вождя и приобрела в борьбе за главенствующую роль в государстве дополнительный импульс. Развязка должна была наступить в течение не нескольких лет, а нескольких месяцев. Москва пропиталась предчувствием государственного переворота, слухи о котором не переставали носиться в воздухе.

Единственным местом, где должна была решиться судьба режима, становился Съезд народных депутатов РСФСР, формально всё ещё обладавший примерно такими же полномочиями, как нижняя палата британского парламента. Но у Съезда не было авторитета английской Палаты общин. Дело свелось не к дееспособности институтов государства, а к личным качествам исторических персоналий, выброшенных благодаря случаю на политичекую арену. Ход истории оказался в руках посредственных дилетантов. Точно так же, как от Хасбулатова смешно было ожидать поступков Кромвеля, так и Ельцину не было уготовано испить чашу Карла I.

Колесо истории могло повернуться в ту или иную сторону в зависимости от того, кто составлял активную и деятельную часть депутатского корпуса. Но эта часть Съезда не могла превратить его из безвольно-истеричного парламента в решительный конвент. Революционные эпохи требуют к власти энергичных и смелых деятелей, вроде Дантонов или Джефферсонов. Они появляются, когда революционная ситуация возникает вследствие общественного подъёма, когда общее недовольство требует массу новых, главным образом публичных руководителей. Но вследствии всеобщего избирательного права депутатский корпус Советов всех уровней составили не наиболее решительные представители общества, а в значительной степени циники, интриганы и демагоги, стремившиеся к достижению лишь личного успеха, служебного или имущественного. Именно они составляли слой руководителей первого призыва, заняв благодаря примитивно понятому парламентскому демократизму все руководящие высоты в государственном аппарате. Поэтому и в качестве парламентских лидеров в составе Съезда выдвинулись не государственные деятели, а ничтожества, предававшие государственные интересы при первой возможности.

Оказалось, что в решительный момент, когда от власти требовалось определить стратегический курс на длительную перспективу, Съезд был в состоянии лишь совершить акт героической глупости и добровольно передать абсолютные полномочия своему кумиру — главе исполнительной власти, наделив его законодательными функциями. В таких условиях век парламентской республики должен был завершиться, как только проявились достаточно отчётливо истинные последствия “экономических реформ”. Шоковая экономика, обогащающая кучку финансовых спекулянтов и сырьевых экспортёров, должна была сочетаться с шоковой политикой, на которую парламент Российской федерации, состоявший из политичеких фигляров, не был способен. И вовсе не потому, что его мучила совесть, а вследствии застенчивости, состояния, которым авторы “Двенадцати стульев” наделили коментанта Старгородской богодельни.

Парламентская республика прекратила своё конституционное существование 1 ноября 1991 года, после того как Съезд народных депутатов РСФСР принял постановление об “организации исполнительной власти в период радикальной экономической реформы”. Съезд не только изменил природу режима, он, в сущности, санкционировал переворот в общественном строе, дав санкцию на “радикальные реформы”, которые в дальнейшем вызвали революцию собственности, превратившую большую часть населения страны в сословие нищих.

Осуществить “реформы” обычными методами невозможно, особено если этим термином стремятся завуалировать процесс, который является по своему содержанию революцией. Никакая парламентская республика не может устоять, если она ставит под вопрос интересы абсолютного большинства населения. Для этого требуется режим диктатуры. Если логика революции 1905 года в конце-концов привела к власти генерального секретаря, то логика революции 1989 года породила власть президента.

1 ноября 1991 года режим президентской республики сменил парламентскую демократию в точном соответствии с нормами действующего права — решением квалифицированного большинства депутатов Съезда. Государственный переворот тогда оказалось малозаметным событием, скрытый от общественного внимания хорошо организованным продовольственным кризисом, нарочито свободными от товаров полками магазинов, стимулирующими взрыв ажиотажного спроса, когда перестают действовать доводы рассудка.

Но пока установленные осенью 1991 года полномочия удовлетворяли аппетиты бюрократии и её союзников, прежде всего из числа хозяйственных руководителей и значительного количества народных депутатов РСФСР, которым надоело оставаться “красными директорами”, живущими в казённых квартирах на одну зарплату, сохранялся строй президентской республики, лишь терпевший остатки прежних государственных институтов в виде местных советов и Съезда народных депутатов.

Президентская республика просуществовала до 4 октября 1993 года. Она завершила своё бытие государственным переворотом, уничтожившим реликты предыдущих политических режимов советской и парламентской республик, ставших несовместимыми в государстве, где бюрократия восторжествовала, и в обществе, где она приобрела доминирующее положение в результате “радикальных экономических реформ”.

Государственный переворот, покончивший с конституционным президентством, стал возможен благодаря сговору московской и региональных бюрократических кланов, аппетиты которых уже не могли удовлетворяться даже при гипотетическом контроле со стороны представительных учреждений. Проблема, превратившая высокопоставленных чиновников в революционеров, состояла в том, что естественный ход событий должен был лишить их в дальнейшем властной монополии. При сохранении полноценных представительных учреждений следующие выборы должны были привести к власти не “разночинную демократию” советского охлоса, а финансовый и промышленный капитал русского демоса, представители которого поставили бы бюрократию на её место — на место простых исполнителей решений законодателей, выражающих волю экономически господствующего национального большинства. При этом природа бюрократии неизбежно должна была бы измениться, так как экономическая власть национальной буржуазии не может сосуществовать с антинациональной по своей крови и духу бюрократией.

Бюрократия совершила переворот, чтобы власть в государстве не досталась буржуазии. Она действовала, опираясь прежде всего на многочисленный слои нравственно разложившегося московского и петроградского городского люмпена, экономически заинтересованного в установлении диктатуры бюрократии, показавшего на апрельском референдуме 1993 года готовность заблокировать дорогу к политической власти экономически независимому “третьему сословию”. Отнюдь не случайно именно крупные города России, десятилетиями являвшиеся фильтрами, в которых скапливались отбросы общества, где находила убежище разноплемённая резервная армия лимитчиков явились центрами, где господствует самый развратный, алчный, откровенно-криминальный, самодовольный бюрократизм во власти, и где настоящему выкорчёвыванию подверглись все демократические институты.

Президентская республика получила новую, более простую форму режима личной власти не только в Кремле, но и в каждом “субъекте федерации”. Задача стояла не в том, чтобы у обитателя московского Кремля не было институционального конкурента. Должны были исчезнуть все критики новоявленных удельных владык, занявшие кремлёвские апартаменты в республиканских, областных и окружных городах, благо почти в каждом административном центре России есть свой кремль, своя красная или новая площадь, свой белый дом.

Начавшаяся в 1991 году имущественная приватизация, ставшая первоначально экономическим символом эпохи, которая должна была покончить с отчуждением производителя от производства и работника от результатов его производительного труда, распространилась и на государственные институты. Оказалось, что передача в частные руки граждан собственности являлась дымовой завесой, благодаря которой происходила приватизация государства. Пока фиктивные ценные бумаги создавали фиктивных собственников в экономике, отстраняя от её управления подлинных производителей материальных и интеллектуальных ценностей, приватизации подверглось само государства, по частям попадавшее в частную собственность давно сложившихся кланов местной бюрократии. Их присвоила кучка администраторов-феодалов, поставившая во главе феодала-президента, полномочия которого скорее напоминают германского императора Священной римской империи, чем императора всероссийского.

Революция, начавшаяся как протест против засилия бюрократии, завершилась установлением господства бюрократии. Революция, которая должна была покончить с властью швондеров, шариковых и преображенских, отдала её вновь всё тем же швондерам, шариковым и преображенским. Антифеодальная сущность переворота обернулась тем, что одна феодальная структура сменилась другой, более откровенной феодальной структурой, аппарат партии уступил место административному аппарату, движение вперёд превратилось в топтание на месте. Юридической формой, которую попытались навязать обществу, явилась конституция 12 декабря.

Конституция 12 декабря 1993 года, формально октроированная президентом, является не более чем юридической констатацией победы фракции либералов-космополитов над своими политическими противниками в результате кровавого политического кризиса. Это не государственный акт, в юридической форме утверждающий сложившиеся отношения, а партийная программа, которую находящееся у власти правительство провозглашает государственной программой. Власть этого правительства обусловлена тремя принципами, которые составили суть Конституции. Это, во-первых, отказ от национальной общероссийской государственности и предоставление “националь-ной” бюрократии окраин, провозгласивших “независимость”от России, права на суверенитет. Во-вторых, предоставление возможности классу управляющих государственным общенациональным имуществом превратиться в добросовестных собственников этого имущества на праве частной собственности. Тем самым новый режим восстановил классическое разделение общества на богатых и бедных, сведя тем самым счёты с уравнительным социально-экономическим строем, порождённым Первой русской революцией. И, наконец, правительство сделало попытку ликвидировать предпосылки для существования России как самостоятельной державы, предоставив каждому “субъекту федерации” право на государственную самостоятельность, предопределив неизбежность её постепенной ликвидации коалицией великих держав в недалёком историческом будущем, когда до предела обостряться потребности в естественных ресурсах, находящихся в недрах суверенной русской территории. Было бы чистым лицемерием ссылаться на то, что подобная конституция, следование которой должно привести к поглощению России окружающими её иными цивилизациями, одобрена большинством населения. Вряд ли русский народ осознавал, что ему предложено утвердить 12 декабря 1993 года в качестве высшего законодательного акта собственный смертный приговор с временной отсрочкой исполнения.

Однако, Конституция установила незыблемость своего содержания, своей формы, умолчав о субъекте, от имени которого она должна действовать. Если ранее существовавшие в СССР тексты основного закона не имели ни одной географической привязки, за исключением названия города, избранного в качестве столицы, то теперь исчез не много ни мало, как сам суверен. Загадка состоит в том, что не обозначен народ, от имени которого она введена в действие. О каком народе идёт речь в приамбуле? О “народе Росссийской Федерации”. Имеет ли этот народ, если он на самом деле существует, общепринятое или официальное название? Нет! Его название до такой степени скрыто, что не произносится, будто речь идёт не о простой этнографической констатации, а о запрещении ветхозаветного талмуда оглашать имя Бога евреев.

“Народ Российской Федерации”, на который ссылается Крнституция 12 декабря, анонимен и внеисторичен до такой степени, что у него нет признаков, которые позволили бы иметь имя. В тексте Конституции ему отведена роль призрака, фантома, в лучшем случае — юридической фикции, средству, к которому прибегают английские стряпчие в затруднительных ситуациях. Нет сомнения, что и здесь ситуация была не менее затруднительной. Складывается впечатление, что этот “народ” появляется в первой строке текста Конституции лишь затем, чтобы немедленно исчезнуть из неё навсегда, словно тень отца Гамлета. Он необходим не сам по себе, а лишь в качестве средства для развития интриги.

Но подобная уловка составителей конституционного текста, с другой стороны, должна облегчить задачу в будущем. Потому что революции в своём развитии легко отвергают юридические химеры, как только им требуется преодолеть препятствия, сооружаемые в угоду политичекому тщеславию удачливых узурпаторов, даже если их провозглашению предшествовало проведение акта всеобщего голосования. Референдумы — привилегия малых народов, пребываю.щих на задворках истории, они неуместны для великих наций, совершающих революции, которые прежде чем заложить фундамент новым отношениям, должны уничтожить все предыдущие формы существования.

Поскольку данная конституция не имеет отношения к русскому народу, а только он один вправе определить основы и пределы своей государственности, то говорить о том, что революционный период завершился и страна обрела основание для стабильного развития, не приходится. Исторический процесс, который являются Второй в ХХ столетии революцией на территории России отнюдь не завершился. Он не прошёл даже половины пути. То, что предстоит утвердить в качестве основ для новой России пока лишь имеют едва различимые очертания и основные события пока ещё трудно даже предсказать.

Посмотрим на те же события с несколько иной точки зрения, чтобы суммировать их в самом сжатом виде. Если в общих чертах оценить фазы, через которые прошла ещё не завершившая своего движения Вторая русская революция, то отчётливо вырисовывается три главных периода: от начала работы Съезда народных депутатов СССР весной 1989 года до формирования республиканских и местных Советов весной 1990 года; от начала деятельности этих органов власти до Августовского переворота 1991 года и Беловежских соглашений в декабре, которыми этот переворот был лишь юридически оформлен; от момента образования “независимых” государственных режимов на территории СССР до Октябрьского переворота 1993 года, закреплённого в пределах Российской Федерации Конституцией 12 декабря. Теперь, во всяком случае в этих государственных формах, развивается четвёртый этап, связанный с утверждением новых отношений. Так или иначе, он должен завершиться событиями, связанными с президентскими выборами в РФ 1996 года, но отнюдь не свестись к ним. Скорее всего общая ситуация подвергнется упрощению, обнажив зло и сделав его самоочевидным.

В политической перспективе Вторая русская революция конечно же не завершилась. Она прошла пока что три этапа. Демократический, начавшийся весной 1989 года и закончившийся весной 1990 года, когда в стране были образованы представительные органы государственной власти вместо партийных комитетов. Этот период характеризовался фактической коалицией всей оппозиции, сплотившейся против общего врага — аппарата ЦК КПСС. Символом этого периода была борьба, развернувшаяся за отмену 6-й статьи Конституции СССР. На этом этапе у гражданского большинства на самом деле господствовали наивные общедемократические настроения. Публичные требования демократов сводились к набору достаточно тривиальных лозунгов, где на первое место ставились разнообразные гражданские и личные свободы и набор экономических банальностей, наспех сформулированных и озвученных группой так называемых политических диссидентов. Демократы претендовали на то, чтобы возглавить массы, чтобы быть любимцами публики, чтобы овладеть общественным мнением. Их интересы, таким образом, не выходили за рамки платонических и в общем-то невинных. Этот этап закончился вполне мирно. Он завершился тем, что партийная номенклатура исчезла как самостоятельная сила. Она прекратила своё существование в качестве властвующего субъекта, подобно тому как без всякого сопротивления прекратили своё существование монархические институты сразу же после отречения последнего русского императора. Но в то же время не решился вопрос о власти, а лишь расчистилась площадка для дальнейшей борьбы за её обладание.

Следующий этап оказался сепаратистским. С исчезновением общегосударственной партии выяснилось, что отсутствуют какие-либо другие общие для страны политические институты, способные обеспечить единство власти. Этот период продолжался с весны 1990 до августа 1991 года. Политическая коалиция, которая к тому времени продолжала существовать, обрушила всю свою энергию на единственный класс, остававшийся в центре власти — на союзную бюрократию. Её сопротивление, сопровождавшееся образованием ГКЧП, сомнительным во всех отношением поведением президента СССР, недееспособностью армии и безразличием к происходящему со стороны населения, приобрело постыдно-фарсовый характер. Этап завершился распадом власти и образованием множества властных структур с неопределённым статусом и сомнительным происхождением.

Третий этап революции является бюрократическим. Его содержанием становится ожесточённая борьба государственной и хозяйственной бюрократии с фракцией демократов, которая оказалась сосредоточенной, с одной стороны, в Советах, а с другой, в обнищавших к тому времени слоях населения. По крайней мере на территории РФ этот этап завершился фактическим уничтожением представительной демократии и установлением политической диктатуры региональных бюрократических группировок. За обладание властью бюрократии пришлось заплатить ценой искусственного расчленения единого государства, отказа от положения великой державы, развязывания в стране классовой и этнической войн, откровенным экономическим ограблением большей части населения, как раз под видом ожидавшихся общественным сознанием экономического чуда.

Было бы предельно наивно полагать, что установление капиталистических отношений в экономике может осуществляться в условиях диктатуры бюрократии в политике. Если национальный капитал и соглашается на существование административного пресса, но вовсе не для того, чтобы быть под ним раздавленным. Политическая власть в условиях, когда совершается буржуазная по своим целям революция, не может не быть национальной властью. Поэтому ни одна революция такого вида не может считаться завершенной, если она не утвердит во власти национальный политический режим. Пока самым решительным слоем, принявшим участие в революции, оказался чиновник, пролетарий умственного труда. Уж если кому действительно не было что терять, так это ему. Зато он надеялся приобрести благодаря своей энергии если и не весь мир, то по крайней мере одну шестую его часть.

Таким образом, налицо новые противоречия, которые на новом витке должны противопоставить эгоизму, космополитизму и алчности бюрократии энергию национальной революции — объединению интересов русской национальной экономики и русского национального общества. А каким способом и в каких формах произойдёт изгнание политических ничтожеств и интриганов из Кремля, со Старой площади и из “дома” на Краснопресненской набережной — не всё ли равно.

Лишь бы это произошло вовремя!



Hosted by uCoz