“У узкого национализма такие

же короткие ноги, как у лжи.”

Освальд Мосли

Когда в Центральной Европе, в Центральной Азии, в Средиземноморье, в Индии, Китае и Латинской Америке появились первые государственные образования, то все они, совершенно незнакомые друг с другом, с поразительной точностью воспроизвели один и тот же тип общества. Независимо от географии возникновения и даже расовой принадлежности в лоне всех этих культур возникала вертикальная организация, принципиально сводимая к четырем основным компонентам.

Высшее положение в обществе занимала каста жрецов (брахманов) — цвет национальной элиты — в обязанности которой входило накопление, сохранение и передача из поколения в поколение эзотерических знаний с целью повышения жизнеспособности всего общества в целом. Социология, магия, психология, астрология, география, этнопсихология, медицина и множество других наук, накопленных в процессе обитания данного этноса в его ареале, были сферой деятельности жреческой касты. Эта каста представляла собой коллективный Разум предков, и на основе этого Разума должна была вырабатывать оперативные решения в зависимости от сложившейся ситуации. В обязанности данной касты входило обучение здоровой и полноценной жизни всего вверенного им Богами общества. Само слово “жрец” происходит от простейшей архаической связи двух слов, означающих “жизнеречение”. Бытие жреческой касты было соткано не только из контроля за высшими знаниями, но и из долга, чести, трезвомудрого расчета и самопожертвования.

Вертикальная иерархия в традиционном обществе соблюдалась неукоснительно. Жрецы как высшая каста всегда должны были жить обособлено, не смешиваясь с остальными соплеменниками. Жрецами могли быть только жрецы по крови. Кроме того, прошедшие строжайшие инициатические испытания. Т.е. мало было родиться жрецом, им еще надлежало стать, доказав неоднократно свою профессиональную пригодность. Имея доступ к высшим ценностям — национальным эзотерическим знаниям — и развивая их, они должны были понимать душу своего народа. За утрату этих знаний, передачу их другому этносу и даже их искажение жрецам грозила немедленная смерть.

Невзирая на исключительно высокое положение, на то, что жрецы имели собственность и все общество содержало их, чтобы физический труд не отвлекал их от священнических функций, тем не менее, на общем фоне своего экономического положения в обществе они никак не выделялись.

Древние общества с самого их зарождения вовсе не были основаны на принципе насилия; они были основаны на принципе естественно сложившейся идентификации “свой — чужой”. Если применить принцип социального дарвинизма к кастовым этнократиям, то получилось бы, что в древнейших обществах у кормила власти стояли бы наиболее сильные и выносливые представители этноса. Однако мы наблюдаем всюду совершенно противоположную картину. На высотах власти царили физически ничем не примечательные люди. не носившие даже оружия, но им обязательно подчинялась нижеследующая в иерархии каста — каста воинов (кшатриев).

Основу этой касты составляли физически одаренные и доблестные люди, профессиональная деятельность которых была сопряжена с риском для жизни. Жертвовать жизнью во имя интересов всего общества — вот а чем состояла их сословная миссия. Они также были освобождены от всех видов хозяйственной деятельности. Закалять душу и тело в походах и кровавых битвах, повинуясь только внутреннему чувству долга и приказу командира — вот в чем был смысл их существования на земле.

Все, что прельщает прекрасных дам в рыцарском кодексе чести, — непременные атрибуты кастовой энтнократии. Понятия долга, чести, внутренней моральной дисциплины, проистекающих не из принуждения, но из принципов профессиональной принадлежности, — все это отличало представителей касты кшатриев.

Трусость, добровольная сдача в плен, утрата высшего символа — воинского знамени — в классических кастовых сообществах не допускались и во всех случаях провинившиеся карались смертью. Здесь, как и в жреческой касте, привилегии всегда уравновешивались мерой ответственности кшатриев перед обществом. Каждый воин получал в соответствие с содеянным. Ордена, повышения в звании, разжалования, офицерский суд чести, дуэль, расстрел — все это не более, чем функциональные элементы жизнедеятельности воинской касты. Равного по положению в обществе воин вызывал на поединок, в котором шансы на жизнь распределяются между сторонами поровну. Человека же более низкого звания, выразившего непочтение к воину, приказывали выпороть или просто спустить с лестницы.

Следующей по рангу кастой была каста производителей материальных благ, объединяющая 60-70% этноса. Все представители данной касты — от наемных рабочих до крупнейших землевладельцев — также подчинялись законам чести и долга. Профессиональное мастерство, моральные ценности цеховой солидарности, слово купца, качество товара — вот нравственные категории, которыми жила эта самая многочисленная каста. Человек, которого публично попрекали невыплаченным долгом, даже если он занимал невысокое положение в обществе, мог покончить с собой, как и офицер, неспособный постоять за свою честь. В канцеляриях русских купцов испокон века не велось почти никаких деловых бумаг, кроме амбарных книг, потому что слово русского купца было “бриллиантовым”.

В отношениях между людьми, занятыми производством материальных благ, также как и в иных сферах жизнедеятельности, в древности прекрасно работал все тот же принцип идентификации “свой — чужой”. Ни один мастер никогда не учил молодого подмастерья, если из него, по его разумению, не могло выйти ничего путного. Ни один пахарь не доверял плуг чужаку, который не любил и не боготворил землю как великую кормилицу: оскорбить Мать-сыру-землю — кощунство для человека, подлинно привязанного к земле.

Налог, уплачиваемый представителями третьей касты на содержание первой и второй каст, выполнял, помимо фискального своего значения, еще и глубоко мистическую функцию. Он означал скрепление каст в единый национальный механизм. Ведь ни один крестьянин, рабочий или купец не в силах заставить жреца иссушать свой мозг в поисках единственно верного решения для спасения нации, также как не способен он и заставить воина умереть в неравном бою за тридевять земель от родного очага.

Не логика хозяйственной жизни ведет к такой взаимосвязи, о нет, но логика биологической жизни дает нам нерушимое соединение здоровых форм бытия. Пахарь или иной работник клянется воину, а тот, в свою очередь, принародно отдает честь жрецу. И всеми ими движет не рабская сущность марксистского принуждения и не скотоподобный страх “классовой эксплуатации”. Сама мистерия жизни, независимо от цвета кожи людей и форм их миросозерцания, всюду правит одним и тем сценарием своего впечатляющего бала! Не хозяйственные различия хотим мы выявить, но естественно-природные, закрепленные и освященные магическим ритуалом. Жизнь не может быть неэкологична и несоразмерна законам, которые она не устает всюду являть.

Вполне очевидно и не нуждается в доказательствах, с учетом всей хозяйственной истории человечества, что эта основная масса населения, самой Природой заключенная о рамки третьей касты, производит всю совокупность материальных ценностей, необходимых для полноценного и независимого существования этноса. Представителей данной касты никто и никогда не ограничивал в овладении материальными благами. Освобожденный раб в древнем Риме мог быть сколько угодно богаче своего бывшего хозяина, и монархическая мощь великой империи нисколько не противилась этому.

Роскошь, удовольствия, дворцы — все мог иметь нувориш, кроме одного: за деньги он никогда не мог купить положение в обществе; он не мог влиять на выработку стиля жизни; он не смел касаться сакральных основ бытия, созданных самой жизнью и Богами. Нувориш не смел там, где ему было не положено, задавать тон и освящать алтари. Смысл и стиль жизни в кастовых этнократиях вырабатывал жрец, а воин осуществлял их своей волей и своим мечом. Так было везде и у всех народов и рас.

Наконец, к четвертой касте (шудр) принадлежали отверженные члены общества, в силу своих моральных и физических качеств, способные не к самостоятельной жизни, но лишь к социальному паразитизму: рабы, нищие, наркоманы, проститутки, половые извращенцы, воры, психически невменяемые, и все подобные прочие — все эти типы людей. Представители этой касты составляют не более 10-15 % численности здорового общества.

Слово “шудра” — означает “подлый”. Отсутствие всяких моральных обязательств перед народом и обществом является основной отличительной чертой этой касты. Поразительно: и не только на вершинах социальной пирамиды, но среди отбросов общества работает принцип идентификации “свой — чужой”. Отщепенцы быстро признают друг в друге своих, группируясь вокруг одинаковых историй разбитой жизни, как и вокруг нищенского костра в непогоду.

Марксизм и здесь дает логическую трещину, ибо не может объяснить, почему древние общества, находившиеся у самых истоков экономического развития, содержали эти явные отбросы, а не тотально истребляли их по праву сильного. Видимо, из-за самой их природы ненасилия, заложенной в основе всех кастовых этнократий. Жрецы, воины и работники взирали на щудру как на проклятье Богов.

“Боги ведают, что творят”,- полагали они, исходя из соображения, что все люди различны от рождения и нет смысла требовать от человека невозможного.

Обращаясь к классическим ценностям, национализм не может игнорировать достижения современной консервативной философии. Немецкий философ Герд-Клаус Кальтенбруннер, формулируя свои тезисы, писал: “Исходным моментом консервативной теории является реалистическая антропология”. После этого заявления становится очевидной ложь коммуно-евразийцев, русских космистов и иных “всечеловеческих” философов, избегающих применять терминологию расологии и антропологии, а также предпочитающих вместо реальной этнической статистики и психологии архетипа говорить о непременной духовности в условиях генетической анархии. В смешении они черпают отраду и вдохновение для своих вздорных писаний. Их труды — это гербарии из сорняков. Их доводы — это ментальность постоялого двора. Нам не по пути с кочевниками от философии, осуществляющими свои трансцендентные набеги на любую аристократическую мысль. Мы напротив, предпочитаем “реалистическую антропологию” и, как результат, искусство разделения, ибо смешение не может быть ни культурным, ни совершенным, ни прогнозируемым.

Борьба с извращениями, патологиями, наркоманией, гомосексуализмом должна быть возведена в ранг государственной политики и проводиться в виде масштабной евгенической программы. Люди же с патологическими отклонениями в психической и сексуальной сферах должны быть поражены в политических правах. У дегенератов должно быть только одно право — право не плодить себе подобных.

Избирательное право должно стать не всеобщим, и между полноценными членами общества оно должно и будет распределяться дифференцированно. Мы не должны позволять, чтобы голос боевого офицера приравнивался к голосу проститутки, чтобы лицедей затмевал мудреца, а фотомодели навязывать свою систему ценностей изобретателю. Маргинальные, умственно бесперспективные люди не должны иметь возможностей для достижения высокого положения в обществе, влиять на судьбы нации. Настоящий плюрализм мнений бывает лишь в выгребной яме, в других местах плюрализм должен считаться делом неприличным.

Для кастового общества совершенно безразлично, кто на улице просит милостыню: цыгане или марсиане — они своей национальностью лишь увеличивают к ним отвращение. Подача им милостыни здесь носит ритуальный характер с целью избавления от некой назойливой оккультной напасти в виде ублажения демонов. Площадные рифмоплеты и лицедеи из шудры, даже если их угораздило дорасти до уровня друзей некого владыки, у нормального человека также способны вызвать лишь суетную ухмылку от спорадической рифмы или неосознанной аллегории. Не более.

Национальность в самом низу общества ничего не значит, она тонет, будто детская игрушка в бочке с мутной водой. Национальность шудры вещь столь же непроглядная, как и национальность осеннего дождя. Однако, если подняться по социальной лестнице на ступень выше, мы замечаем, что этнический принцип начинает играть все более заметную роль. Качество любой работы и товара напрямую будет сопряжено с этноментальностью и привычками производителя. Человек, неспособный к усидчивости, не привыкший к длительному кропотливому творческому труду, не может создать законченное совершенное творение, требующего длительного созидательного процесса.

Своего апогея этническая доминанта достигала в условиях деятельности высшей жреческой касты, ибо принцип чистоты крови, помноженный на чистоту мировоззрения, здесь был просто необходим. Узкий круг жрецов занимался обработкой эзотерических знаний во всех их направлениях. Нередко получалось так, что несколько жрецов, или даже один жрец, контролировали целый аспект жизни общества, концентрируя всю полноту власти в своих руках. Понятно, что вторжение чужой ментальности могло иметь самые роковые последствия для всего этноса. Именно поэтому во всех жреческих коллегиях всех государств неукоснительно велись родословные книги, и под знатностью происхождения жреца всегда подразумевалась его этническая чистота. Вверять священные знания своего этноса чужакам всегда было страшным преступлением по понятиям жреческой касты. Никакие добродетели не позволяли человеку из другого племени посягать на багаж высших знаний, накопленных представителями коренного оседлого населения. Принцип идентификации “свой — чужой” в высшей касте жрецов достигал почти абсолютного звучания.

Современному человеку, воспитанному на аксиоме “равенства всех людей”, изначальное деление общества на касты покажется неким “варварским изуверством”, т.к. он полагает, что это не дает ему реализоваться. “Проблема” эта, из-за которой в классической русской литературе сломано столько копий, в условиях кастовых этнократий древности была решена еще на этапе их создания. Никто в те времена не учил такой очевидной глупости, что у любого родившегося человека должен быть один и тот же смысл жизни. Их подразумевалось, как минимум, четыре, т.е. по числу каст. В душе каждого человека существовало как бы зеркальное отображение сословного “устройства”. Многомерное существо — человек — по представлению древних, должно было реализовать себя, во-первых, на уровне социального долга, т.е. нравственных обязательствах, морали и чести; во-вторых, на уровне способности производить материальных благ и связанным с ними ростом его положения в обществе; в-третьих, — всего того комплекса морально-этических и эстетических проблем из-за принадлежности каждого к своему полу; и, наконец, в-четвертых, на уровне высшего просветления и трансценденции, парящих за пределами обыденной жизни.

В древности ни один вид государственного устройства никогда не был столь щепетилен и требователен к качеству человеческого материала, как кастовая этнократия. Продвижение наверх по социальной лестнице, помимо чистоты мировоззрения и благородства происхождения, еще требовало и генетического совершенства.

Евгенические законы, основанные на принципе улучшения качества потомства, в целях совершенствования всего этноса, его моральных и физических достоинств были заложены в основу всех мировоззренческих доктрин древности.

В Спарте дегенератов сбрасывали в пропасть. В зороастрийской Авесте присутствуют трактаты о ритуальном уничтожении гомосексуалистов, то же самое имеет место и в иудаизме. Древнеарийский воинский Бог Митра, кроме своего прямого кшатрийского назначения, являлся также оккультным борцом с ложью, заблуждениями и половыми извращениями. У древних славян и германцев в национальной мифологии присутствовало множество табу в сексуальной сфере.

Все цивилизации древности, оставившие нам свидетельства своего былого культурного величия, были предельно взыскательны в отношении расовой, этнической и кастовой гигиены.

Качество крови было необходимым атрибутом отношений между полами вплоть до эпохи европейского Романтизма, и только революционные какофонии последующих времен изменили это незыблемое правило. Декадентские фантазии и модернистские извращения поколебали самый принцип генетической полноценности и как следствие сокрушили классическую мораль. Генетически неуправляемая любовь сделалась символом свободы и ХХ в.

Можете ли Вы себе представить в Древнем Египте, Вавилоне или в Иудее государственный орган под названием “Совет по делам национальностей” или политическую партию под названием “Женщины Египта”, или “Одалиски Пальмиры в борьбе за реформы”, или “Совет Ветеранов Пунических войн”? Можете ли Вы себе вообразить Александра Македонского, занятого лавированием между исполнительной и законодательной властью в десятках суверенных государств его империи от Македонии до Индии?

Неравные изначально и природно, смешанные в мнимом неосязаемом равенстве люди производят вместе ту пеструю и хаотическую картину современного мира, которую мы сегодня наблюдаем: воинов с душой приказчика, философствующих пахарей, нищих, наполненных “возвышенным духом” и т.д. Личность жреца уравнивается с личностью воина, торговца и профессиональной проститутки. Древний принцип кастовой идентификации “свой — чужой” размывается, нравственные традиционные категории духа, чести, священного становятся ненужными.

Но люди остаются разными сословно и ментально, нравственно и психически. Все нации различны в принципе и по сути, все они имеют свои задачи, свою мораль, свои цели. Все расы различны по своему происхождению. Смешение неравных в равенстве ведет к хаосу и деградации.

Общество болеет тяжелее всего не физически. Организм нации более всего подрывают болезни идеологические. Одной из таких болезней является евразийство, расцветающее в России во время самых тяжких исторических испытаний.

Сегодня евразийство становится инструментом борьбы кочевых этносов, возглавляемых среднеазиатскими обкомами компартии против оседлых народов — прежде всего, русского. Еще вчера идеологии этой концепции строили свои спекуляции на доводах о единении экономик, но быстро сменили увещевания на угрозы, как только кочевые народы, поддавшиеся неистребимым инстинктам, присвоили себе все, что было создано на территории их проживания талантом народов оседлых. едва цивилизованные народы евразийского пространства оказались в экономическом и политическом затруднении, лишились ясной национальной идеологии и национальных приоритетов, тотчас ментальность ордынского дикаря, привыкшего жечь, насиловать и грабить, выплеснулась наружу. Подвиги хромого кочевника Тамерлана вновь ожили в сознании любителей наживы.

Открытый грабеж был санкционирован и направлен евразийской концепцией. Именно евразийцы оправдывали крах царской России, а позднее благословили развал СССР. Будто сплетенная руками фокусника из разноцветных веревок, эта фрагменты этой концепции при желании иллюзиониста-обманщика могут расплетаться и вновь переплетаться в самых причудливых сочетаниях, сохраняя, между тем, исходные этнопсихологические и геополитические компоненты.

Оправдав многовековое монголо-татарское иго на Руси, евразийцы воспели и революцию 1917 года. Эмигрант князь Николай Трубецкой в 1920 году выступил с прославлением туранского наследия и призвал все народы Земли к освобождению от “гипнотического действия цивилизации”. Всю новейшую историю, начиная с Петра I, он назвал “романо-германским игом”, причем более тяжелым, чем татаро-монгольское. Другой евразиец князь Святополк-Мирский объявил большевистскую революцию “восстанием русских масс против господства европеизированного ренегатского высшего класса. Русский поэт А.Блок, увлекшись поэтизацией архаики, даже назвал эту революцию “скифской”. (Теперь будем знать, что Лейба Троцкий и Янкель Свердлов были скифами!)

Двигательной энергией этого иллюзионистского обмана является теория пассионарности, сформулированная Л.Н.Гумилевым. Согласно этой теории, пассионарным является человек с избыточной внутренней энергетикой, человек, которому не сидится дома, и он пускается на поиски приключений. Такие люди формируют пассионарные народы.

Если внимательно присмотреться к евразийским мистериям Гумилева, то мы увидим прославление царства наживы и сексуального бандитизма. Нигде на страницах его многотомных сочинений не встречается апологии интеллекта, духовности, творчества. Все культуры, государства, религии были, по Гумилеву, созданы революциями пустых желудков и набухших гениталий, а великое Российское государство отстраивалось предприимчивыми метисами. Роль личности с присущими ей моральными обязательствами и духовностью были выведены за рамки гумилевской историософии.

В гумилевской теории русские, как и другие народы Европы, выглядят неспособными к самоорганизации. Только степной гений Великого Турана, по Гумилеву, прекращает европейские склоки и приводит к долгожданному покою и равновесию в законченных государственных формах. Так, сострадательно описывая крашение империи турок-османов, Гумилев демонстрирует генный штамм потомственного тюркофила. Как было хорошо, говорит он, когда молодой турецкий аристократ обращался к матери по-польски, а к бабушке по-итальянски! При этом кормчий мировой пассионарности из евразийской скромности забывает, что и мать, и бабушка этого вельможи были просто белыми рабынями, купленными на невольничьем базаре для укрепления и облагораживания разбойничьей крови. Г.Климов гениально окрестил этот паразитический прием “генным варварством”- похотливый узкоглазый бай набирает себе рабынь для удовлетворения низменных похотей, мальчиков обрезаю для продажи в наемники или оскопляют для надзирания за гаремами.

Необузданный варвар-гумилеид — вот герой комиксов, которыми увлекаются современные философы-патриоты. Как гласит народная поговорка, ворон к ворону летит. Падальщики слетаются на пиршество бесчисленных евразийских конференций.

Сегодняшняя Россия, подавившаяся евразийством, встречает на своем “третьем пути” ненависть как с Запада, так и с Востока. Восток ненавидит Россию как неумелого эпигона Запада, Запад — как неизбывную азиатчину. Ненавидят за то, что мы пытаемся сидеть на двух стульях, выхаживая мичуринское древо “третьего пути”.

Как и в 20-е годы, евразийство возродилось усилиями диссидентов, оппозиционеров, внутренних мигрантов и “вечных студентов”-бунтарей. Зародившееся в конце XIX века усилиями К.Аксакова, А.Хомякова, К.Леонтьева, Н.Данилевского как разновидность обновленного панславизма, евразийство сегодня прочно забыло о своих истоках, выродившись в пантюркизм, панисламизм.

А.Дугин на страницах своих книг открыто признается в любви к Великому Турану, проповедует “исход к Востоку”, агитирует за “Европу от Дублина до Владивостока”. Но его подельщик по теории “большого пространства”, исламский фундаменталист Г.Джемаль при этом задается справедливым азиопским вопросом: почему Европа до Владивостока, а не Азия до Дублина?”. И действительно, какая разница, если пространство общее? Ведь главное, кто наглее заявит свои права на обладание им!

Все евразийцы — одного происхождения. Грехи предков назойливо цепляются за спесь потомков. Рабы, по прежнему ненавидя рабовладельцев, продолжают искать их. Евразийская философия — этот уловка голодного бесчестного оборванца, похищающего яства со стола во время званного обеда родовитых персон.

Они “творят” с особым рвением когда горят библиотеки.

Наблюдая за мыслительным процессом евразийца, невольно замечаешь в нем хаотическую игру идей, порождаемых кровосмесительными импульсами. Евразией по своей природе — расовик-затейник, культурмичуринец. В мешанине идей он чает найти долголетие, плодовитость и здоровье. Чем больше загубленных исходно-чистых культур, тем более научной считает он свою теорию. Современное евразийство окончательно стало азиопством — болотом, засасывающим неосторожных мыслителей, облепляя его пиявками своих паразитических идей.

Современная цивилизация выработала целый комплекс мер по борьбе с паразитами. Настал и наш черед использовать аэрозоли и дезодоранты против пахучих евразийских паразитов. Единственное средство от евразийства, как и от других инфекционных идеологий, — гигиена. И не только расовая, но и, в первую очередь, гигиена мысли.

Последние два года обозначили перелом в сознании русской национальной элиты. Еще совсем недавно труды теоретиков славянофильства, белой эмиграции, евразийства и тому подобной архаики считались незыблемыми авторитетами в интеллектуальной среде. Концепции Третьего Рима, Евразийской империи, монархической державности по старинке еще бередили сознание даже весьма и весьма неглупых людей, и только в 1995-96 гг. произошел качественный скачок. Классическое определение “национал-патриоты”, будто единое покрывало, укутывавшее клубок бушующих разнохарактерных идеологических движений, лопнуло от напряжения внутренней борьбы. Национал-патриоты, до этого неосознанно выступавшие единым фронтом, наконец разделились на патриотов и националистов. Этот разрыв между старым, отжившим, и новым, стремительно прокладывающим себе дорогу в будущее, ясно оформился в окончательно обнажившемся противоречии между патриотами и националистами. Две системы ценностей окончательно размежевались, оформились и заявили себя во всей полноте.

Все противоречия, клокотавшие в лагере интеллектуалов, озабоченных судьбой Родины, ушли на второй план или исчезли вовсе, ибо на первый план окончательно вышел корневой философский вопрос, лежащий в основании каждого большого государственного организма. Что выше: кровь или почва? Реставраторы социализма, борцы за православную монархию, коммуно-евразийцы, а также ревнители антикварной эстетики белой эмиграции — все они так или иначе отдали свое предпочтение объединению по принципу почвы. Все, в чьем сознании “золотой век”, “Святая Русь” и иные символы благополучного величия лежали в прошлом, предпочли единство по признаку общности территории. Но те, кто желает видеть принципиально Новую Россию, кому лубочно-сусальная Русь не застилает сознание и не щемит сердце, кому чужды византийская набожность и тяжеловесная сентиментальность царской империи, все они отдали предпочтение первоверховенству крови. Все, кто желают видеть Россию мощным динамичным жизнерадостно-активным и ультрасовременным государством, все, для кого ее будущее ценнее всего, пусть даже героического и помпезного прошлого, — все они отдали предпочтение национализму.

Провозгласив торжество нации над всеми пустыми разговорами о сакральной духовности, о невидимой красоте многонациональной души, подавляющее большинство интеллектуалов, не сговариваясь, стали рассуждать о расах и соответствующей ментальности, о нордическом типе человека, о родине ариев и о промышленной цивилизации Севера. Все, что доселе было смешанным в условиях коммунальной евразийской идеологии, разделилось и обозначилось. Эффект от достигнутого прозрения был подобен разорвавшейся бомбе. Националистическое мышление разом представилось более современным, научным, взвешенным. Там, где патриот, апеллируя к своей системе ценностей, прибегал к сумбурным ностальгическим образам и безотносительным определениям, там националист стал оперировать данными расовой и этнической статистики. Там, где патриот взывал к безликой вненациональной духовности, националист предпочел уже говорить о расовом архетипе.

Патриотизм — это способ выиграть войну, а национализм — это способ выиграть мир. Главное для национализма — усовершенствовать качество нации, добиваясь при этом ее количественного роста. А эта работа не знает предела, поэтому национализм, победив в войне, не останавливаются в своем развитии, а напротив, переходит на уровень выше, Победив физически, он начинает неминуемо желать господства в интеллектуальной, духовной и религиозной сферах.

Таким образом национализм всегда будет иметь поле деятельности, не зная пределов. Он будет возвышать и совершенствовать свои задачи по мере возвышения и совершенствования самой нации. Народ в понимании интегрального национализма — это порода, из которой можно отлить клинок и в процессе закаливания и обработки создать. оружие в своем совершенстве подобное произведению искусства.

Патриот при всяком упоминании о недостатках его народа чаще всего пытается апеллировать к недостаткам других народов, а затем сокрушенно разводит руками, констатируя как наивысшую мудрость: “что же делать, ведь другого народа у нас нет и не будет!”. Именно в этом пункте националист кардинально расходится с патриотом, ибо знает, что мы можем иметь другой народ, если сами этого захотим. Недостатки его народа не фатальны для националиста, поэтому он спокойно может выслушивать все поношения. Сфера деятельности националиста вообще лежит за пределами понятий “достоинство” и “недостаток”. Если “недостатки” содействуют росту могущества нации, то это уже не недостатки, а, напротив, его достоинства. Национализм нечувствителен к обывательским обвинениям или оскорблениям продажных журналистов. Как гласит русская поговорка: “Собака лает, ветер носит”.

Национализм и патриотизм превратились в два антагонистических образа мышления. Строители будущего России окончательно порвали с коллекционерами и реставраторами ее прошлого. Впервые прямо у нас на глазах, возник мощный лозунг. “Националисты против патриотов”, ибо в новой системе координат явно обозначилась несовместимость интересов существующего государства с интересами русского народа.

Государство, угнетающее русских, перестало быть патриотическим фетишем в сознании националиста. Если государство — центр вселенной для патриотов всех мастей работает на уничтожение русского народа, то оно само должно быть уничтожено. Таков приговор националиста. В современной ситуации сохранение нынешней государственной машины неизбежно вызовет деградацию и гибель большей части русского народа, являющегося по сути дойной коровой как для промышленно развитого Запада, так и для экономически убыточных автономий в ее составе. Такое государство может и должно быть уничтожено. Современный немецкий социолог Хельмут Шельски сформулировал эту проблему так. “Настолько мало государство, насколько возможно, настолько много государства, насколько необходимо”.

В современных условиях классический вопрос “Что выше: кровь или почва?” обретает уже новые черты в форме вопроса “Что выше: нация или государство?”. И националист, не задумываясь, ответит, что однозначно выбирает нацию.

Мы должны благодарить нынешние политические реалии, вызванные крахом мировой системы социализма, которые помогли наиболее здоровой части национально мыслящей элиты овладеть, наконец, искусством разделения. Разделения национальных интересов с интересами национального государства.

На фоне этого первичного размежевания явственно обозначился и следующий уровень противостояния. Безродное добролюбие, подталкивающее целоваться со всеми без разбору, “не ведая ни эллина, ни иудея” (что только и возможно, разве что, в Царствии Божием), и подставлять всем другую щеку после удара по одной (что противоречит христианской догме о “Христовом воинстве”), сделались в одночасье неприемлемыми. Органическая потребность в возврате в культурный оборот древних нордических культов, полных света, поэтики и героизма, дала себя знать тотчас же. Мораль космополитического раба, пусть даже и раба Божия, недолго сопротивляясь, уступила место суровым добродетелям северного воинства. Метафизика языческого своеволия, противного дурно усвоенному принципу христианского смирения, сделалась критерием расчета нового миросозерцания.

Можно говорить о том, что космополитизм вообще лишен морали.

Евразиец спокойно констатировал, что русский народ — это горючий материал в топке мировой пассионарности, коммунист, не моргнув глазом, оправдывал беды русского народа текущими задачами экспорта революции или интернационального долга, православный космист, не задумываясь, закладывал весь русский народ в ломбард Царства Божия под квитанцию обещанного спасения. И только националист впервые ужаснулся этому показному двуликому благочестию, возненавидел весь этот вредоносный идеализм. Химерические красоты большого евразийского пространства отныне не пленяют душу человека, бесстрастно констатирующего вырождение белой расы.

Коренной пересмотр расовой и религиозной концепций показал невозможность дальнейшей аналогии евразийского сумбура, замешанного на нечистой космогонии. Наконец изменились и геополитические ориентиры. Коммунисты, говорившие об интернационализме и братстве народов, русские космисты, взывавшие к мировой бездомной духовности, и лукавые евразийцы, прославлявшие тюрко-славянский союз, — все они, прикрываясь высокопарным витийством, хотели внушить русским одну единственную мысль, что степной кочевник нам духовно, морально и даже умственно ближе, чем швед, немец или голландец. Для того, чтобы поссорить нас с нашими расовыми и религиозными братьями, коммунисты придумали классовую борьбу, русские космисты — “бездуховность материалистического Запада”, а евразийцы изобрели композиционный фантом некого Атлантизма.

Националисты прокляли все эти концепции, осознав их тлетворную пагубность для белого человечества. Нам не нужны больше откровения песчаных барханов, мы нуждаемся в магии нордических рун. Спасение лежит не во внешнем мире, оно заключено в нас самих.

Интегральный национализм в его русском варианте преодолевает родовую болезнь отечественных национал-патриотов, имя которой “Третий Рим”. Это помпезное изобретение при дворе русских царей притягательно лишь для неэмансипированных умов. Оно требует безоговорочного подчинения идеалу, и даже, в известной степени, — рабства.

На фоне идеологической декорации Третьего Рима любая личность, даже национально мыслящая, превращается в ничтожного статиста. Ненасытная утроба этого монстра с удовольствием переварит любого человека лишь как статистическую единицу, как жертву, приносимую на алтарь своих вселенских амбиций. Единственная свобода, которая у Вас есть при этом, это свобода умереть. И смерть русского воина от басурманской пули будет поставлена в один ряд со смертью римского легионера от стрелы вандала и смертью византийца от турецкой сабли. Все, что может предложить идеологема Третьего Рима — это стать частью коллекции безымянных надгробий на задворках империи.

Первый Рим пожрал римлян, стерев их с лица земли как этнос, Второй — поглотил Византию, Третий с удовольствием поглощает русских во имя своих неуемных фантазий. Желая лицезреть крест на Храме Софии в Константинополе, он считает миллионы крестов на могилах, что выстилают заветный путь к нему. Однако, увы, герои государства умирают в памяти людей вместе с государством. Национальные же герои, напротив, становятся персонажами любимых сказок, преданий и судьба государства никак не сказывается на ореоле их популярности.

Интегральный национализм, порвав с системой римского права, избавился от этого тяжелого родового недуга. Государство не является больше высшей ценностью. Государство — это внешняя пластическая форма в которой нация выражает свое историческое бытие, поэтому оно может быть разрушено ввиду своей непригодности или видоизменено по желанию нации. Принцип государственного устройства не смеет более диктовать свою волю интересам нации. Она сама вправе решать, каким должно быть государство.

Этатизм умер! Высшее достояние нации — это сама нация.

Патриотизм желает усовершенствовать государство, национализм же, напротив, желает усовершенствовать нацию, работа с государственными нормами для него всего лишь эпизод. Патриотизм — это идеальный способ выиграть войну, но после одержанной победы патриоты начинают слагать песни о славных походах, почитать память павших друзей, красоваться медалями, словом, они останавливаются в своем развитии. Победивший патриотизм в бездействии очень быстро теряет иммунитет. Государство, победившее в войне, признается идеальным по форме и не нуждающимся в реформировании. Патриотизм сам исчерпывает себя, останавливаясь в развитии. Ностальгия старшего поколения очень быстро начинает подкрепляться безоблачным романтизмом подрастающей молодежи, и патриотический колосс, стоящий на ногах глиняного видимого национализма, рано или поздно рушится сам собою. Все крупные империи, созданные по принципу доминирования государственных интересов над национальными, погибли на редкость одинаково, точно повторяя губительный алгоритм национального вырождения, следующего по пятам за политическим возвышением.

Народы, создавшие империи, растворились без остатка в покоренных и пришлых национальных образованиях. Бесплодность метисации всегда изъедала изнутри созидающий этнос, и, лишившись его наполнения, государство падало как пустая и ничем не заполненная форма.

Пройдя путь духовного возмужания, националисты быстро поняли, что не могут находиться на прежнем уровне местечкового чванства. Идеология своей юрты как купола мира не соответствует полноценной русской ментальности. Именно так в новейшей посткоммунистической русской истории возник культурнополитический феномен, который мы назовем ИНТЕГРАЛЬНЫЙ НАЦИОНАЛИЗМ.

Идеолог английских правых Освальд Мосли еще в 30-е годы нашего века изрек пророческую фразу, что “у узкого национализма такие же короткие ноги, как у лжи”. Сегодня стало совершенно очевидно, что русский национализм не может ограничивать себя перспективами возврата к былинному прошлому или исходить из текущих нужд сохранения единого русского народа. Современный русский национализм возможен только как составная часть общего возрождения белого мира. “Золотой век” угадывается нами не в прошлом, он отчетливо виден в будущем. Свою цель мы видим не в осуществлении национальной революции и даже не в построении русского национального государства, это лишь средство, но в создании нового типа белого человека, традиционного по крови и совершенно нового по духу, который способен будет решать проблемы, выдвигаемые перед ним грядущей историей. Нордические ценности древней прародины ариев являются нашим абсолютным центром отсчета, а все синтетические чужеродные эрзацы устраняются раз и навсегда. Торжество ценностей белого человека и его безграничное могущество является вектором нашего стремления вперед.

В качестве иллюстрации данного тезиса можно привести высказывание известного французского политического деятеля современности Мишеля Понятовски, который призывает “во имя нашего этнического, языкового, этического и политического прошлого сплотиться для того, чтобы воссоздать индоевропейские ценности людей белой расы и доверить свою судьбу будущему, которое нигде еще не описано”.

Обыкновенный национализм, вырвавшись на свет, неизбежно начинает искать почву для сведения счетов, всюду видя врагов и виноватых. Интегральный же национализм не имеет ничего общего с этим малодушием и болезненными комплексами. Он исходит из внутренней морфологической потребности самосовершенствования. Народ есть для него — рабочая заготовка, из которой посредством длительной и кропотливой работы предстоит создать новую нацию с тем, чтобы эта новая нация начала активную работу по перерождению и обновлению всей расы. Интегральный национализм — это не распри и войны с соседями, это творческий акт возвышенного характера, он лишает человека возможности отыграться на ком-то и выместить зло, он дает возможность усовершенствовать себя. Все больное, низкое, суетное уходит в небытие и исчезает за скобками истории, и только жизненно здоровое, чистое, полноценное, способное иметь продолжение, развивается, занимая новые горизонты.

Интегральный национализм формирует себя сам и без посторонней помощи, регулируя свой рост с учетом будущих потребностей и задач. Он абсолютен по своей сути, он сам мерило себя и оценка. Он развивается в своей собственной системе координат, совершенно не обращая внимания на страхи и претензии со стороны. Это вещь в себе в полном смысле этого слова. Но, вместе с тем, интегральный национализм не подразумевает никакой низменной анархии. Это исключительно аристократическое движение, исходящее не из потребностей усредненного человека толпы, но ориентирующееся на систему ценностей жреца, воина, поэта.

Это не бессмысленный звериный бунт. Это волевой натиск.

Это также не гипертрофированная функция сознания. Это системное мышление, находящееся в гармонии с Природой.

Это диктатура возвышенного разума, не подавляющего инстинкты, но, напротив, опирающегося на них.

Интегральный национализм — это не мистико-аскетическое учение, но гедонистическое. Категории выгоды и удовольствия занимает ключевое положение в фискальном примитивном миропонимании. В интегральном национализме любовь к Родине рассматривается не как обезличивающий и стесняющий в действиях долг, но как первейшее удовольствие. Борьбу со злом интегральный национализм также интерпретирует не как метафизическую обязанность, а как удовольствие. Смерть за Родину — это высшее наслаждение

Интегральный национализм не знает страха смерти. Эпикур говорил. что страх смерти совершенно лишен смысла, ибо по условиям жизни всегда существует что-то одно: или смерть, или человек.

Интегральный национализм — это в принципе евгенический традиционализм. Он исходит из потребности оттачивания вечных ценностей, а не ублажения сиюминутных прихотей. Он не гонится за модой, он сам создает ее. Это также и эстетическое учение, желающее облагородить лицо нации. Опираясь на здоровые естественные инстинкты, интегральный национализм требует также изящества и такта. Это эстетика варварства, понимаемого как свобода от болезненной и одряхлевшей классичности, как юность, свежесть и неисчерпанность. Одним словом, как молодость духовная и физическая одновременно. Это торжество здорового духа, происходящего из здорового же тела.

Народ превращается в нацию не посредством покаяния, а посредством катарсиса, самоочищения. И тогда с вершины своего могущества мы сможем уверенно и спокойно заявить, что самая ценная вещь на свете — это наше снисхождение.

Мы мыслим традиционалистскими категориями, и понятие “золотого века” занимает одно из центральных мест в нашей системе ценностей, но, в отличие от либеральных утопистов и социальных волшебников, мы говорим, что наш “золотой век” не исключает войн. Мы не призываем к агрессии, но на каждый выпад противника мы будем отвечать удвоенным противодействием. Чаще всего “несимметричного” типа.

Индийские брахманы называют этот метод борьбы с противником “удушением в своих объятиях”. Расширяйте мир западных ценностей до уровня восточной глубины, и тогда вы неминуемо станете властелином и Запада, и Востока!

Если бы наши непримиримые спорщики, западники и славянофилы, были бы несколько лучше образованы, они не изнуряли бы нас своей никчемной полемикой, мучая бесплодным выбором. Мы ничего не будем больше выбирать, мы просто возьмем все сразу!

Интегральный национализм должен будет подчинить интересам нации все виды умственной деятельности. Философия и иные гуманитарные науки должны будут служить нуждам не абстрактного человечества, но своей нации. Каждая мысль должна иметь практическое воплощение и цену, причем в национальной валюте.

Мишель Понятовски говорил также о необходимости избавления от всех видов “пораженческой идеологии”, добавляя при этом: “Нужно, чтобы проект предлагаемого общества был убедительным для большинства нации. Для этого он должен интегрировать все, что было самого значительного в прошлом и наиболее привлекательного в будущем”. Именно из этого качественного соединения традиции и футурологии, консерватизма и революционности, правой и левой частей политического спектра исходит интегральный национализм.

Как и любое прогрессивное эпохальное движение, интегральный национализм нуждается в выработке своего оригинального узнаваемого стиля. Русский же интегральный национализм должен эстетически изменить международный образ России и русскости вообще. Заунывная хандра и беспричинное неуправляемое веселье, лень, бездумный героизм, проистекающий чаше всего из-за отсутствия внутренней дисциплины, — все эти атавизмы примитивной и низкой природы нуждаются в селекционном устранении.

Россию слишком долго изображали то с лицом трагической мученицы, то сумасбродной неуправляемой румяной хохотушкой. Необходимо в корне пресечь эту вредоносную плакатную пропаганду. На ее место прочно встанет гордая бестревожная красавица в непременном обрамлении всех символов, окружающих жизнь счастливой женщины.

Наконец мы считаем, что изображать Родину в виде одинокой беззащитной женщины -- это просто оккультная провокация. Визитная карточка России должна представлять собой гармоничный союз мужской и женской символики, означающей плодородное объединение стихий. Если рядом с русской красавицей не будет русского молодца, пышущего могуществом и оптимизмом, все мирские дела пойдут насмарку.

Нам не нужно никакого “просветленного” аскетизма и печати возвышенного страдания на лицах наших героев. Еще никто на практике не смог показать наглядно, что только страдания действительно облагораживают. Радость, задор, самодостаточность, экономическая независимость, гордость — вот что должна запечатлеть новая эстетическая пропаганда на коллективном портрете русской нации. Всех, вечно угрызающихся по любому поводу, а также вялых и плаксивых неудачников, следует считать генетически бесполезными или даже нежелательными.

В чем современный русский национализм принципиально разошелся с классической консервативной теорией, так это именно в том, что Герд-Клаус Кальтенбруннер назвал в ней “пессимистическим учением”. Другой классик современного консерватизма немецкий философ Армин Молер, детально изучив все компоненты этой идеологии, вынужден был констатировать, что “консервативная революция — это комплекс запутанных идей”. Позднейшая русская история выбрала весь пессимизм, точно археологический пласт, из душ людей, посвятивших себя национализму, который мыслится ими исключительно как оптимистическая концепция.

Шлак пессимизма закончился, мы вышли наконец-то на ценную богатую породу. Пессимизм остался в награду тем, кто потерял “золотой век” России в толще времен, оптимизм стал наградой тех, кто вознамерился создать “золотой век” России. Грандиозность цели, помноженная на здравый энтузиазм оформила и цели, и задачи русского национализма. Из былого комплекса запутанных идей он очень быстро начал превращаться в стройное учение.

Совершенство нации, переходящее в совершенство расы, — вот девиз интегрального национализма. Учебники истории не дают моральных оценок победителям даже в послесловии. Совершенный всегда прав. Интегральные националисты — это люди, живущие умом в будущем, телом — в настоящем, а убеждениями — в прошлом.

Личинка превращается сначала в гадкую осклизлую гусеницу, чтобы потом выпорхнуть из тесного кокона прекрасной бабочкой. Также и русский народ, влача сейчас жалкое и убогое существование, вынужден кутаться в кокон антинационального евразийского государства для того, чтобы затем, прозрев в Интегральном национализме, сорвать путы и выйти на свет восхитительной Русской нацией.