Едва ли не поголовное геополитическое поветрие начала девяностых годов не привело, к сожалению, к более ясному и четкому разграничению основополагающих культурных и политических понятий, тех точек притяжения, целей и опасностей, среди которых нам следует вырабатывать свой маршрут, располагать свои средства и силы, выстраивать свою систему обороны и нападения.

В пору очередного, и всем очевидного, территориального и экономического кризиса, в пору кризиса политико-идеологического (ощущаемого многими) и, самое главное, кризиса религиозного — о котором мало кто задумывается — нам действительно трудно самоопределиться.

Мы — империя с неясными границами, невнятными задачами и целями, с неопределенной идеологией и неструктурированным, желеобразным населением. Из этого и приходится исходить.

Конечно, только Тот, кто действительно создает музыку сфер, знает, кто будет солировать сейчас или потом, чья партия и когда будет сыграна. Нам сегодня не до прогнозов или предположений. Нам бы — в уповании на Божью волю и милость — разобраться хотя бы с доставшимся нам наследством. То есть с тем, чем мы сегодня располагаем (или думаем, что располагаем) в сфере политико-географической и хозяйственно-культурной.

Итак, что нам досталось от прошедшего?

Евразийская держава — полурасколотая, полунадломленная: и территориально, и идеологически. Уже не Российская Империя и не СССР, но все еще евразийская и все еще держава.

Русская Православная Церковь — гораздо более реальная как институт, чем нынешнее Российское государство. Во всяком случае, не столько угасающая, сколько возрождающаяся — особенно в сравнении с Западными исповеданиями.

То ли культура, то ли цивилизация — некая цивилизационно-культурная взвесь в сердцах и умах граждан быв. СССР. Все еще читаемая и чтимая классическая словесность — сохранявшая русским их культурное лицо даже в пору официального создания “новой исторической общности людей — советского народа”. Заполонивший все и вся международный американизированный масскульт, быстро поглотивший усталого советского собрата и назойливый до (спасительной для нации) аллергии. И во всех наличествующих родах искусства и литературы — полное отсутствие Большого стиля, дурное смешение всех возможных направлений и веяний.

При этом впервые за семьдесят послеоктябрьских лет русские творцы ощутили себя на воле — вне философско-идеологических и культурно-политических запретов и предписаний и без всякой экономической поддержки государства. Не православного, но и не атеистического государства.

Власть также продолжает по мере сил плевать на население и его чаяния, но строит уже не только бетонно-кирпичные соты-блоки для жилья, не только фараонические монументальные комплексы, но и православные храмы, а также мечети и другие молельные дома.

А само население, уставшее было от коммунизма, уже донельзя измучено “перестройкой” и “реформами”. Распавшись на слои и общественные группы с различными интересами, это русско-советское население все-таки еще хранит память о своей общности — и не только перед 9 Мая.

Принцип “человек человеку — волк” не возобладал: предприятия и институты массовым увольнениям предпочитают сохранение коллективов — во что бы это ни стало. Промышленность и наука почти порушены, но однако — все еще существуют, вопреки всем враждебным сценариям . Все смешалось в доме, но сам дом — стоит. Что не может не вселять некоторой надежды.

Возрождение не может быть скорым. До тех пор, пока вопросы чисто хозяйственные, денежные будут поглощать все внимание наших вождей и правителей — мы будем продолжать наше более или менее успешное физическое выживание. Духовно-культурной же и геополитической реальностью мы станем лишь тогда, когда прекратим бездумно повторять чужие идеологемы, вроде “мирового коммунизма” или “нового мирового порядка”; когда задумаемся над своим собственным путем и начнем исполнять свою, для нас написанную, партию в мировом концерте. Когда, наконец, поднимем взгляд горе, прекратив созерцание движения чужих подошв.

Это сегодня сделать — труднее всего.

Сегодня Романо-Германская Европа все глубже осознает свое культурное и геополитическое единство, всячески укрепляет его — часто вопреки очевидным хозяйственным противоречиям в Европейском Сообществе. (Хотя организационное, институциональное объединение, вплоть до полного “стирания” национальных суверенитетов — цель скорее граждан мира, сторонников нового мирового порядка, нежели самих европейцев.)

В то же время Россия в целом Славянский (не только Восточно-Славянский, но и Славяно-Российский) культурный мир переживает приступ культурного областничества и даже культурного раскола, сепаратизма. Кто — под видом стремления к осознанию своей культурной и духовной самости и самобытности; кто — в страстном порыве к оевропеиванию, к культурно-политической ассимиляции в Западном мире. Отдельные, даже более или менее успешные, попытки построения нового славянского и/или православного культурного единства пока не меняют общей картины.

“Римлянин сознает себя греком по отношению к варварской стихии и варваром по отношению к греческому культурному миру”, к эллинизму и классицизму. Это комплекс ощущений знаком, разумеется, не только собственно ромеям-европейцам, но и нам, русским — в той мере, в которой мы являемся европейцами и христианами. Ибо, как пишет тот же Р.Браг, “по отношению к Ветхому Завету христианство есть то же, что римляне по отношению к грекам”. (Цитируемый автор недостаточно, правда, четко разграничивает Ветхий Завет и иудейский народ, претерпевший очевидную метаморфозу после Первого Пришествия Христа.)

Но Россия — она одновременно и собственно московская, и греческая, и римская. Хотя учение старца Филофея о Москве как о Третьем Риме никогда не было ни официальной политической доктриной русских монархов, ни официальным мнением Русской Церкви, однако западные (европейские) умы не случайно столь болезненно-внимательно отнеслись к нему. Отрицательное отношение Европы к Третьему Риму — лишь следствие ее ненависти к Риму Второму: итогом и символом этой ненависти стало разрушение Константинополя крестоносцами в 1453 г.

Любовь-ненависть России к Европе — следствие и итог ее ревности-любви к тому же Второму Риму-Царьграду и ответ на отношение европейцев к городу Константина. Второй Рим — Константинополь — до своего сокрушения служил живым воплощением не только православного христианства, но и эллинизма как такового. Эллинская и христианская ойкумена, в которой жили наши предки, была частью Восточной Римской Империи. Мы — славяне и русские — прямо от Константинополя-Рима восприняли и эллинизм, и христианство, и имперскую государственность.

Мы чувствовали себя греками (православными) по отношению к язычникам и басурманам, латинянам и “люторам”. В крайностях своих это ощущение собственной правоты и чистоты могло доходить до Аввакумовой степени гордыни: тогда и греки виделись “обусурманенными” варварами. Но даже в этих случаях римский прозелитизм (старание обратить других в свою веру во что бы то ни стало) оставался чужд нашей церковной и культурной традиции. Весь пафос Аввакума был все таки направлен на охранение собственной чистоты, а не на насильственное очищение других прочих.

Третий Рим — все же не Первый и не Второй. И по отношению к греческому православному Востоку, к его монашеской и богословской традиции, мы, вполне естественно, могли ощущать себя так же, как римляне — по отношению к классической Греции. Но и в предельном, крайнем случае Святейшего Патриарха Никона — исправление богослужебных книг и обрядов по древним образцам не дает оснований говорить о проявлении чувства какой бы то ни было варварской неполноценности по отношению к классической христианской традиции. (И дело, конечно, не только в том, что Русские цари столетиями помогали деньгами православным грекам и покровительствовали им перед Султаном, за что и поплатились — Крымской войной с европейско-турецкой коалицией.)

Но не будем углубляться в сферы религиозные и собственно церковные — разговор о нашей русской миссии и о нашем русском долге наследников православной Святой Руси и Третьего Рима уместен лишь в церковно-православной аудитории...

Более точного определения нашей геополитической и геокультурной сути — не существует.

В полях России места хватило всем, с мечом приходившим, культуртрегерам — и европейским крестоносцам (от Тевтонского Ордена до Ордена SS), и азиатским ордам (и чингизидам, и крымчакам), и Коминтерну (от евреев до китайцев). Простора у нас хватает.

Но при этом за все время строительства и существования Русской Империи (Московского Царства) ни один коренной народ не исчез с лица нашей земли. (Между тем, для истории Западной Европы и Северной Америки — это вещь совершенно не представимая.) И не один пришлый иноземец мирно укоренился в этой земле, сохранив “лица необщее выраженье”.

Империя Российская никогда не была унитарна. И Государь наш правил Финляндией именно как Князь Финляндский (конституционный монарх, в отличие от самодержавного Русского Царя). А завоевание Средней Азии хоть и прекратило торговлю русскими пленными рабами на местных невольничьих рынках, однако не привело к отстранению от власти того же эмира Бухарского, равно как и к отмене традиционного исламского законодательства в его и хана Хивинского владениях.

В единой и неделимой Империи столетиями не существовало ни единого юридического пространства — вспомним немецкое Балтийское право, Финляндскую и Польскую конституции, ту же Бухару. Не было и единого денежно-валютного пространства — Финляндия до самого 1917 г. имела собственную монету. А наличие в Императорской Армии многочисленных иррегулярных частей, в том числе набираемых по национально-религиозному и территориальному признакам, отрицает, кажется, саму идею единого военного пространства.

Находясь меж Востоком и Западом, Русскiй мiръ (Российская Империя) не может не искать среднего (“третьего”) пути — то есть своего собственного, русского маршрута меж Сциллой и Харибдой извечных соблазнов. Наш путь — не левый, не правый, он — и прямой, и извилистый.

Перестройка и ее крах повлияли на процесс, но не изменили направления общего движения. Сегодняшний же союз “национал-патриотов” и КПРФ не удивляет уже никого, даже самих участников коалиции “народно-патриотических сил”.

Между капиталистической экономикой (властью посредством банковского капитала) и коммунизмом (отрицанием капитала), между Гайдаром и Анпиловым — русские очевидно выбирают сегодня свой, третий путь. Уже самым завзятым западникам-либералам становится ясно, что крах советского социализма не приведет к торжеству того постсоветского капитализма, который им, либералам, грезился.

Хотя эти книжники и фарисеи и продолжают упорствовать в своем стремлении “капитализировать” и “либерализовать” нас во что бы то ни стало. Происходит все под флагом “вхождения в мировое сообщество”. Точнее, удержания нас в зоне влияния и ответственности цивилизации Запада — не католического уже и не протестантского, а, скорее, после- и даже противохристианского. Нас удерживают от третьего пути всеми способами — от посулов и кредитов до угроз — и в оппозиции, и во власти поддерживая лишь тех, кто либо готов к участию в ударной стройке “нового мирового порядка”, либо не намерен препятствовать этой стройке. Делается это хоть внешне и не безуспешно, но в историческом смысле — напрасно.

Вековые морально-политические ценности и традиции продолжают влиять на наше повседневное политическое поведение. Мы ведь столетиями впитывали опыт православной самодержавно-монархической государственности — где политика и государственная деятельность в идеале есть прежде всего послушание, служба, а потом уже — все остальное. В демократическом же, республиканском государстве политика — это прежде всего роль, к которой нужно стремиться, которую получаешь в обмен на некие обещания. И сама избирательная кампания — всегда немножко базар, торговля: хорошо, если не криминальные.

На государевой службе — как в монастыре: в качестве послушания, долга — свята и чиста самая грязная повседневная работа. Все это, разумеется, в идеале. В повседневной действительности происходить могло все, что угодно. Но это “все, что угодно” не могло стать нормой. Вспомним, хотя бы, разгул “женских царствований” XVIII века — там, действительно, всего хватало. Однако за “веком Екатерины” неизбежно последовал жесткий, даже репрессивный морализм Павла I. А за царствованием Александра I — отцеубийцы и воспитанника вполне просвещенного швейцарского масона Лагарпа — сменилось сурово-справедливым правлением брата его, Николая Павловича.

Мы все знаем сердцем, что “на свете счастья нет, но есть покой и воля” — даже если не помним наизусть этих пушкинских строк. Стремление к покою и воле живет в нас вопреки всем предлагаемым нам или навязываемым идеологиям, целям и задачам.

Состояние это — покоя и воли — означает, среди прочего, и наше внутреннее примирение с собственной особостью и самодостаточностью. Забвение любых идеологем, порождающих в нас чувство неполноценности, желание “подняв штаны, бежать за комсомолом” или за “мировым сообществом” — вот что сейчас необходимо русским.

С такими культурными, научными, природными, территориальными, хозяйственными и оборонными ресурсами Русского цивилизационно-культурного мира — смешно и нелепо стремиться позаседать в какой-нибудь “семерке” или “восьмерке”. Страна наша велика и обильна настолько, насколько может быть велик и обилен целый континент — глупо нам рыскать по свету в поисках кредитов, все глубже залезая в долговую кабалу (а “долговая кабала” не метафора ведь, а вещь вполне реальная). Ну не пристало нам радоваться приему в Совет Европы — наряду с Эстляндией или с другими столь же почтенными “членами мирового сообщества”. Что делать слону в посудной лавке? Да еще в чужой лавке? Да если хозяева явно предпочитают Мосек слонам?

Уже всем понятно, что фанатики “свободного рынка” никак не умнее “коммунистических” фанатиков. Что “мировое сообщество” в лице ООН, ЕС и НАТО — ничуть не человеколюбивее Коминтерна. Что “сексуальная революция” вовсе не полезнее “культурной революции”. Что “политическая корректность” ничем не лучше “идеологической выдержанности”, а цензура больших денег — цензуры государства. Пора, наконец, очнуться, прийти в себя и осознать необходимость поиска своего собственного маршрута. Пока мы окончательно не спустили за бесценок (не отдали за долги) наше геополитическое и цивилизационное наследство — территорию, государство, экономику, культуру.

Чем быстрее мы забудем о советах Международного Валютного Фонда и вспомним о собственной самодостаточности, чем спокойнее и решительнее начнем восстанавливать Империю — не впадая в разорительный империализм (в том числе и культурно-политический), в миссионерство и прозелитизм — тем скорее вновь станем духовно-культурной и геополитической реальностью, и тем неизбежнее вернемся в мировой концерт держав. А точнее, в концерт цивилизаций.

На пути к покою и воле — много препятствий.

Но... РУССКИЙ МИР СОСРЕДОТАЧИВАЕТСЯ.