Призыв господина президента, обнародованный им летом 1996 г., состоял в том, чтобы поискать для России “национальную идею”.

Это было, скорее всего, лукавство, если не намеренная провокация. Существует правило: надо погубить дело, — создай комиссию, хочешь заморочить людям голову, — затей публичную дискуссию. Формулу, что в спорах рождается истина придумали интеллектуальные мазохисты. На самом деле в спорах она погибает.

Без сомнения, желающие отыскать для Б.Ельцина “национальную идею” найдутся. Уже нашлись. Одни утверждают, что это, — “житейская идеология здравого смысла”, другие видят в ней вольтериянскую мудрость — “возделывай свой сад”, “подметай у своего порога”, третьи убеждены, — “национальная идея” ничто иное как “конституционная законность”, и вообще, смысл существования личности, нации и государства определяют “не национальные, а общечеловеческие ценности”. Все это замечательно, если не считать того, что никакого отношения к “национальной идее” приведенные утверждения не имеют. Поскольку их авторы упираются в понятие “идея”, в то время как главное, определяющее слово здесь -”национальная”.

Искать в “национальной идее” смысл — бессмысленно. Она непостижима в своей простоте и проста в непостижимости. Наиболее точно сформулировал эту мысль еще в 1918 году Н.Бердяев. “Национальная идея” вся на виду, — писал он, — но попытки ее рационального определения ведут к неудачам. Она таинственна, мистична, иррациональна, точно также как таинственно, мистично, иррационально любое индивидуальное бытие”. Она не откликается на вопросы “кто?” или “что?”, а только на “зачем?” и “почему?” (см. “Судьба России”. — 1918 г. М., с.97). Иными словами, “национальная идея” — вроде лежащего под ногами булыжника. Булыжник, как его ни крути, остается булыжником. Что по форме, что по содержанию. А вот над тем, как его применять, подумать не мешает. Можно дорогу вымостить, мост или дом построить, а можно соседу или прохожему череп проломить, чтобы карманы обчистить.

Сложность подхода к “национальной идее” состоит не в постановке вопроса, а в ответе на него. Не искать, а применять — не применять, использовать — не использовать, вот на чем мысль заклинивает. Заклинивает, обнажая сокровенное, то, что противникам и сторонникам “национальной идеи” хотелось бы скрыть. И те и другие прекрасно понимают, что “национальная идея” в силу специфического стечения исторических обстоятельств (об этом чуть ниже), может стать весьма эффективным фактором государственной политики, но только опрокидывая при этом привычные нормы морали и нравственности, все житейские представления о смысле общественного бытия. И те и другие отдают себе отчет, что она может стать залогом успеха, но в то же время и прологом беды.

Именно в “национальной идее” предельно обнажается противоречие между моралью и политикой. В своем абсолютном выражении политика несовместима с моралью, а мораль с политикой. (Это не значит, что в политике нет места порядочным людям. Но все-таки необходимо различать: личная порядочность это одно, а сфера деятельности — совершенно другое). В ординарно текущей жизни, не подверженной историческим катаклизмам, мораль и политика взаимно сбалансированы. Но в кризисных, тем более экстремальных ситуациях, обстоятельства вынуждают выбирать один их двух полюсов практически в чистом виде. Не всегда и не у всех хватает мужества сделать это.

Сторонники “национальной идеи”, понимая ее политическую эффективность, но осознавая аморальность, стараются эту идею “одухотворить”, возвысить. Противники, не желая признавать эффективность — усердно выставляют на позорище ее безнравственность, и поэтому как правило ее “обездушивают”, примитивизируют. Получается, что первые “национальную идею” непомерно обожествляют, вторые — излишне демонизируют. В итоге и те и другие лукавят, точнее — лгут.

Так продолжается до тех пор, пока в стране не появляется так называемый “национальный лидер”, которому в равной степени наплевать на тех и других. Он говорит: мне неважно кто вы, — коммунисты, демократы, либералы, верующие или атеисты, главное, — мы с вами одной крови, у нас общая Родина, общие предки. Все, что нам досталось в наследство наш долг сохранить, все, что нам нужно мы обязаны добыть, не перед чем не останавливаясь. Такой лидер предпочитает не рассуждать, а действовать. По собственному разумению, хотя и от имени нации, которая нередко воспринимает его появление как пришествие с небес.

Один из парадоксов “национальное идеи” состоит в том, что она прокладывает себе дорогу не благодаря поголовному признанию, а как бы вопреки всеобщему отвращению. Есть народ и есть политики. Народ, за вычетом политиков, оценивая окружающий мир и происходящие в нем события, предпочитает моральные критерии политическим императивам. Политика начинается там, где соображения целесообразности и интересов переступают через общепринятую мораль. Все это в каждом конкретном случае бывает очень трудно объяснить, еще сложнее понять.

Высшее предназначение профессиональных политиков как раз в том и состоит, чтобы не объясняя того, что все равно понять невозможно, принимать под собственную ответственность “судьбоносные” для страны решения, не напрягая непомерно народную психику и не подвергая непосильному испытанию обыденное народное сознание. А там история рассудит кем быть взвалившему себе на плечи эту тяжкую ношу — Александром Македонским, Юлием Цезарем, Карлом I, Генрихом IV, Наполеоном, Фридрихом Великим, Гитлером, Сталиным, Пиночетом, Горбачевым, Лебедем, Ельциным. Степень риска в политических “мирах” исторически высока.

Кстати, подавление морали прессом политической целесообразности или форс-мажорной необходимости явление не такое уж редкое. Скажем, принцип армейского единоначалия с точки зрения нравственности абсолютно аморален. Ни один из воинских уставов не предписывает военнослужащим действовать “по уму”, руководствуясь соображениями совести, человеколюбия, сострадания, справедливости наконец, а только, — в соответствии с приказом, исходящим от старшего по званию или рангу. Безнравственно? Безусловно. Аморально? Абсолютно. Но без этого невозможно было бы обеспечить порядок и дисциплину в вооруженных силах, и, следовательно, безопасность государства.

Не вписывается в рамки обыденных представлений о морали и деятельность разведок (дезинформация, ошельмовывание, шантаж, угрозы, подкуп, обман, тайная слежка вплоть до ликвидации человека, если того требуют “интересы дела” и т.д. и т.п.). Много стыдного и даже позорного в истории мировой и отечественной дипломатии. (Мюнхенский сговор, секретные протоколы к договору Риббентроп — Молотов, Карибский кризис, так называемые “Беловежские соглашения”).

Иногда, в ответ на вышеприведенные примеры говорят: нельзя мерить политику критериями обыденного сознания и обыденной морали. Политика, мол, это ступень, где личные интересы и соображения уступают место общественным, государственным интересам. Поэтому и мораль в политике другая, более высокого качества, вроде бывших советских товаров в экспортном исполнении.

Лукавство. Мораль понятие самодавлеющее, она неделима и немодифицируема. Она либо есть, либо ее нет. Нельзя быть немножко, где-то и в чем-то моральным, а немножко, где-то и в чем-то неморальным. Точно также, как нельзя быть чуть-чуть беременной или же слегка усопшим. Достаточно эмбрионального присутствия аморальности, чтобы она в конечном итоге выродилась в дикого монстра. Стоит лишь на секунду закрыть глаза на нарушения нравственных норм, пренебречь ими, прощайся с нравственностью навсегда. Перед входом в политику, точно также как перед вратами Ада должен висеть лозунг: “Оставь надежду всяк сюда входящий”. Здесь иной мир, здесь царят другие законы.

Однако, это не значит, повторяю, что в политике перестает действовать критерий личной порядочности. Наоборот, порядочность, пожалуй, единственный компенсаторный фактор, служащий в функционально аморальной политической среде своеобразным “предохранителем”. Если не срабатывает он, “вырубается” вся цепь. В политике начинается беспредел.

Наглядный тому пример, — нынешняя ситуация в России. Сегодня, пожалуй, даже невооруженным глазом видно, что общественно-политический и социально-экономический кризис перекрыт еще одним, гораздо более глубоким и острым, — морально-психологическим кризисом. Нынешние реформаторы, круша коммунистический режим, стремясь скорее сбросить с себя и со страны его путы, вернуть Россию в лоно естественно-исторического развития, начали лгать “во благо”.

Обещали быстрое возрождение, возвращение в “цивилизованный мир”, превращение каждого человека в процветающего собственника, (вплоть до того, что каждому выдали чуть ли не сертификат на получение двух автомашин “Волга”), хотя на самом деле, они знали, просто не могли не знать, что вся тяжесть реформ ляжет тяжким грузом на самых незащищенных и обездоленных, что выбираться из кризисов и катастроф будут за счет “простых людей”, что страна, подвергнутая радикальному реформированию, будет резко отброшена назад, низвергнута в пропасть и не сможет начать подъема, пока не грохнется о самое дно колодца.

В одной из телепередач по каналу РенТВ по названием “Национальный интерес” разыгралась такая сцена: ведущий программы обратился к присутствующим в студии участникам передачи, — а их было несколько десятков, в том числе много примелькавшихся, узнаваемых лиц политиков, ученых, деятелей культуры, журналистов, — с вопросом: “Считаете ли вы политику нынешней российской власти нравственной?” В студии воцарилась гнетущая тишина. Тогда ведущий вновь повторил: “Поднимите руку, кто так считает.” Опять никакой реакции. Тогда ему не оставалось ничего другого, как предложить: “Поднимите руку, кто считает политику нынешней российской власти безнравственной?” Руки подняли все, независимо от политических убеждений, симпатий и антипатий, хотя до этого жаркие споры возникали практически по любому вопросу. Похоже, поголовное единодушие у нас сложилось только по вопросу — о безнравственном характере нынешней российской власти.

Сегодня мы все в ужасе увидели, сколько там, наверху подлости, негодяйства, мерзости и грязи. Но ведь этого и следовало ожидать. Мы сегодня пожинаем плоды того наглого вранья, с которого начались российские “демократические преобразования”. Самый страшный грех с точки зрения обыденной человеческой порядочности — это ложь. Она всегда в одной постели с любой бедой, любыми невзгодами, ставшими следствием неправедных слов и поступков людей.

Наглая ложь могла произвести на свет только наглую власть, преступный обман может породить только криминальное общество, циничное вранье могло дать жизнь только циничным, бездушным отношениям между людьми. Так родились, и пока еще продолжают рождаться “новые русские”. И скорее всего будут продолжать рождаться пока Россия и люди с исконно русской душой не выродятся окончательно.

В этом месте, наверное, кто-то готов поймать автора на слове: как же так, голубчик, сначала вы говорите, что нравственность, мораль вообще не имеет с политикой ничего общего. Потом одну политику, нынешних демократов, клеймите безнравственной, а ведете, похоже, к тому, что на смену ей пророчите пришествие другой, надо полагать тоже безнравственной, но основанной на “национальной идее”. Как все это прикажете понимать? Где же логика, здравый смысл, наконец?

Сложный вопрос, что называется, на засыпку. И все-таки я попытаюсь на него ответить. Диалектика, если хотите парадокс, того процесса, который мы называем политическим как раз в том и состоит, что в нем невозможно разобраться пользуясь моральными, нравственными критериями. О морали в политике речь заходит тогда, когда она заведомо со своими сугубо политическими задачами не справляется. Любая политика выходит на сцену как политика, а вот сходит с нее как аморальная.

Истинные причины краха того или иного политического курса никогда не появляются на свет в чистом, доступном для восприятия невооруженным глазом, виде. Не каждый задумывается над тем, почему ураганы бушуют, зато всякий бывает огорчен, когда с его дома ветром крышу срывает. На этом огорчении растет недовольство, на недовольстве, в свою очередь — стремление найти виноватого. Вот вам и почва для моральных оценок: “чуждая политика”, “чужая власть”.

Нравственные императивы — категория довольно эфемерная: что-то вроде благих пожеланий, используемых на бытовом уровне в качестве фильтра грубой очистки. Все, что можно, должно или нельзя с точки зрения государства, и, следовательно, политики, регулируется не моральными нормами или требованиями, и более жестким регламентом, — предписаниями законов, приказов, постановлений, договоров, указов, соглашений и т.д. и т.п.

Взять хотя бы знаменитые христианские заповеди, ту же “не убий”, к примеру, да приложить к самой церкви, к ее исторической биографии и текущей жизни. Тут же выясняется, что не так уж однозначно обстоят дела с этим “не убий”. Христианскую веру насаждали, были времена, огнем и мечом, с ересью и чернокнижием, вспомните средневековье, боролись насмерть, братоубийственные войны между единоверцами живущими в разных государствах “крестом животворящим” осеняли. А все потому, что у церковных иерархов, точно также как и у политических, государственных деятелей против всякой моральной заповеди резонное исключение имеется.

В одних случаях в интересах веры, в других — ее чистоты, в третьих — страны, четвертых — государства, пятых — народа, шестых — правды, седьмых — справедливости, восьмых — братства, девятых — свободы, десятых — равенства и так далее. В зависимости от потребности момента, или как у нас любят говорить, — “вызова времени”. С одной стороны, конечно, — “не убий”, а с другой, как пишут те же самые священные книги, но на менее известных страницах: “лишение жизни по приговору суда убийством не является”. Вот вам и вся мораль, все заповеди...

И уже если быть последовательным до конца, то следует признать: как только критерии морали и нравственности выходят за пределы сугубо личностных отношений между людьми, оказывается, что они перестают “работать”, ими вообще становится очень сложно оперировать. Они скорее затуманивают, чем проясняют суть дела, проблемы, идеи.

В отношении политики, основанной на “национальной идее” тоже никаких иллюзий питать не стоит. Важно какие конкретные формы она обретает. В зависимости от этого, как уже было сказано, она может стать залогом успеха, а может и прологом новой беды.

Если обратиться к истории российской политики и общественной мысли, то среди великих имен число сторонников и противников “национальной идеи” окажется примерно равным. На каждое безусловное “да”, найдется категорическое “нет”. Но только у В.Ключевского сказано: “национальная идея” лишь однажды за всю историю государства российского сослужила ему добрую службу — в период преодоления внутренней смуты и отражения польско-литовского нашествия.

В ту пору Россию спасло только то, что ее граждане вспомнили, что они русские и православные. Тогда эти понятия были неразрывны. Олицетворением русской “национальной идеи” стали мещанин Кузьма Минин и неродовитый князь Дмитрий Пожарский. Они ворвались в российскую историю стремительно, без специального приглашения и наверняка, не смотря на свои великие заслуги, были бы забыты. Их уже при жизни постарались вытеснить из первых рядов “сынов Отечества”, их даже пытались изобразить чуть ли не самозванцами, а памятник в их честь решили воздвигнуть лишь после войны 1812 года, когда борьба с Наполеоном вновь всколыхнула в России чувства национального патриотизма. Памятник стоит до сих пор, но как-то незаметно, за оградой, так, чтобы особенно в глаза не лез.

Если определять очень коротко, без нюансов и смысловых оттенков, “национальная идея” — ничто иное как превращение нации, ее исторически и психологически сложившихся запросов, пристрастий, интересов, потребностей и традиций в главный, стержневой фактор государственной политики, в начало всех начал: государству полезно только то, что идет на пользу нации. Под этим углом зрения рассматриваются все законы, указы, постановления, правила поведения и нормы приличий. Это в смысле политическом.

В смысле нравственном, “национальная идея” это то, за что люди, причисляющие себя к одной и той же нации, готовы умереть. Умереть не просто за “общечеловеческие ценности”, а именно как немец, американец, поляк, чех, русский, китаец, японец или чеченец. Здесь речь не идет об идеологии, принципах, мировоззрении, законах или конституциях. Даже не о жизненных интересах. Все это вполне достойные поводы для того, чтобы сложить свою буйну голову, не причисляя себя к какой-либо нации. Просто потому, что обстоятельства так сложились или по причине приоритетного выбора: предпочитаю умереть, чем так жить.

Применительно к человеческому обществу “национальная идея” не несет на себе печати возвышенных чувств, героических поступков, грандиозных масштабов. В словосочетании “национальная идея”, если иметь в виду суть, слово “идея” вообще лишнее. По причине его чрезмерной претенциозности. На самом деле “национальная идея” это инстинкт самосохранения “национального вида” в рамках человеческого рода. Национальная идентификация и самоидентификация дело будничное, житейское, но именно в нем заключена историческая основа существования нации, ее “особенность”, неповторимая индивидуальность.

Нации свято дорожат своей узнаваемостью, если даже она не вызывает симпатий у ближних и дальних соседей. Иногда осознавая, но чаще подсознательно, люди чувствуют, что в этой узнаваемости жизненный потенциал нации.

До тех пор пока нация узнаваемая — она живет. Узнаваема, конечно, не по шотландской юбке, ковбойской шляпе, цвету рубахи или покрою сарафана. Чтобы быть узнаваемой у нации должен проявляться характер, существовать потребность национального самоутверждения, передающаяся из поколения в поколения.

Ничего зазорного, стыдного в этом нет до тех пор, пока потребность национального самоутверждения реализует себя на бытовом, житейском, этнографическом, если хотите, уровне. Безнравственной она становится, когда побудительный мотив национального самоутверждения используется в качестве средства государственной политики. Пожалуй, это наиболее красноречивый пример диалектического превращения нравственного в безнравственное при смене сфер применения.

Мистичность, иррационализм превращения “национальной идеи” из абсолютно нравственной категории в категорию абсолютно безнравственную состоит в том, что в принципе никакой внутренней потребности у какой-либо нации трансформироваться из нации нормально живущей на равных правах с другими в нацию господствующую нет. Более того, на бытовом уровне, в личном общении выпячивание своей национальности, даже намек на какие-то особые права или преимущества в связи с принадлежностью к ней, считается недостойным, даже позорным.

Но, что стыдно и невозможно в обыденной жизни, в политике государства — обычное дело. Пока существует государство ему всегда необходима точка отсчета, мера бытия. Особенно в критические, кризисные моменты своей истории. Как утопающий хватается за соломинку, так государство вспоминает о “национальной идее”, когда под угрозой оказывается его жизнеспособность. Для того, чтобы сохранить или упрочить целое, необходимо одну из его частей превратить в центр кристаллизации усилий. Сердцевиной такой кристаллизации и становится как раз “избранная нация”.

Однако не надо думать, что осуществление государственной политики на основе “национальной идеи” обязательно ведет к ущемлению, подавлению, а то и геноциду по отношению к другим, не господствующим нациям. (Хотя такие примеры истории известны). Грамотная реализация “национальной идеи” по сути дела очень проста: всем гражданам государства тоже самое, но господствующей нации — прежде всего.

Иногда для этого приходится использовать какие-то “цензы”, “квоты”, “предпочтения”, “приоритеты”, “льготы”. Не потому, что они нужны по существу, а скорее в качестве символов. В политике срабатывает универсальный психологический принцип: для того, чтобы увеличить обязанности и ответственность, необходимо создать видимость увеличения прав и предпочтений. В принципе государству жизненно важно держать права и возможности на одинаковом для всех граждан уровне, независимо от их национальной принадлежности, а вот обязанности и ответственность, правда, трактуя их как “почетные”, “исключительные”, демонстративно возлагать на представителей господствующей нации. Именно такую политику проводила в период своего наивысшего расцвета Римская Империя.

К примеру, в государстве, проводящем политику, основанную на “национальной идее”, только на представителей господствующей нации может распространяться обязанность служить в армии, участвовать в войнах, состоять в “гражданской гвардии”. Только “избранные” должны платить дополнительный, пусть символический, но обязательный “патриотический” налог. Только представители господствующей нации могут быть лишены гражданства за совершенные уголовные преступления. Только они должны нести ответственность за распространение венерических заболеваний, по высшей, установленной уголовным кодексом шкале, отвечать за правонарушения, особенно имеющие моральную подоплеку: торговлю и употребление наркотиков, растление малолетних, изнасилование. В нынешних условиях если господствующая нация и может на что-либо претендовать сверх меры, так только на обязанности и ответственность. На то, что обычно называют гражданским долгом.

Еще один парадокс “национальной идеи” состоит в том, что будучи абсолютно аморальной в смысле политическом, она очень требовательна к моральной атрибутике в плане житейском. На одних лишь “квотах”, “цензах”, “привилегиях, “национальная идея” работать просто не может. Блага и привилегии по национальному признаку делят только в дряхлеющем национальном государстве. В государстве, находящемся на подъеме, максимально велик уровень требований к личной порядочности национальной гордости и гражданской ответственности. Короче, “национальная идея” — это не принцип дележа пирога, а рецепт его изготовления.

Обращение к “национальной идее”, превращение ее в стрежневой принцип государственной политики — всегда дело вынужденное. О ней вспоминают лишь тогда, когда к этому подталкивает особое стечение обстоятельств, когда все другие сплачивающие элементы государственного строительства — исторические, геополитические, социально-экономические, гражданские — по тем или иным причинам оказываются утраченными, исчерпанными или недостаточными для обеспечения национально-государственных интересов.

Иными словами, обращение к “национальной идее” — это всегда показатель переживаемого страной и народом острейшего общественно-политического и социально-экономического перелома, воспринимаемого прежде всего как кризис государственности. Поэтому “национальную идею” никогда не приходится придумывать, тем более искать. Просто в один “прекрасный момент” мы вдруг обнаруживаем: ничего другого, что могло бы нас объединять, а тем более сплачивать, как граждан одного государства, кроме национальной принадлежности у нас нет.

Все остальное слишком сложно и проблематично: мировоззрение разное, идейно-политические убеждения и пристрастия диаметрально противоположные, вплоть до враждебных, уровень благосостояния, социальная принадлежность тоже разбросаны в самом широком диапазоне. Так что если мы еще не отказываемся от потребности считать себя людьми, живущими в одном государстве, то поневоле приходится для гражданской самоидентификации обращаться к национальным признакам, способным объединить прежде всего большинство населения. Для государственной политики, исповедующей “национальную идею”, это непременное условие.

Национальные параметры все равно что военный мундир или фуражка, которые всегда на тебе. Даже в бане. Взглянул и сразу ясно — свой братец, кровный. А уж богат или беден, “правый” или “левый”, образован или туп, как сибирский валенок, принципиального значения не имеет. Важно, что на призыв “наших бьют” откликнутся именно те, кто должен, если хотите, обязан. Иначе его могут неправильно понять. А если правильно, ему же, не откликнувшемуся, хуже.

С учетом того, что “национальная идея” является по сути порождением охватившего страну кризиса, то государство может апеллировать к национальным чувствам граждан только в двух случаях: либо ради сплочения перед лицом какой-либо угрозы, бывает, что и мнимой, намеренно внедряемой в сознание людей (чаще всего в этой роли выступает “внешний враг”, но иногда бывает и “внутренний”); либо во имя обеспечения “великого предназначения нации”, исполнения ею некоей особой “исторической миссии”, нередко тоже мифической.

Но для политики, как мы знаем, мифотворчество вообще обычное дело. Политика либо использует уже существующие возможности для достижения намеченных целей, либо такие возможности создает. При апелляции к существующей угрозе мы получаем национал-фундаменталистский вариант реализации “национальной идеи”, в случае “великого предназначения”, “особой миссии” — национал-имперский.

Все известные истории национал-фашистские, этнократические, расистские режимы относятся к государствам национал-фундаменталистского типа. “Национальная идея”, реализующаяся в этой своей ипостаси может быть весьма эффективной, приносящей максимальные результаты при минимальных возможностях. Однако, при этом поставленная на службу государственной политике “национальная идея” обретает роковые качества шагреневой кожи. Любое исполненное с ее помощью желание приближает государство к краху, а то и гибели.

Национал-фундаменталистские государства нередко скатываются в своей политике к ксенофобии, расизму, пещерному национализму, а порой и к геноциду по отношению к другим, не господствующим нациям. При проведении национал-фундаменталистской политики “национальную идею” очень трудно удержать в цивилизованных рамках. Все это ведет к огромному перенапряжению сил, нередко сопровождается нежелательными эксцессами, подтачивающими национал-фундаменталистские режимы изнутри, создавая острые коллизии во взаимоотношениях с другими странами, прежде всего соседними.

После распада СССР возникли предпосылки для развития национал-фундаменталистских тенденций в некоторых республиках бывшего Союза, особенно таких как Латвия, Эстония, Молдавия, Украина, республики Средней Азии и Закавказья. Не обошли они стороной и Россию. С той лишь разницей, что наши бывшие “братья” и “сестры” оказались посмекалистей, да попроворнее: там не стали вести дискуссий на тему о “национальной идее”, там и так убеждены, что на Украине законодателями политической моды должны быть украинцы, в Латвии — латыши, в Эстонии — эстонцы, в Казахстане — казахи.

Все это сопровождается, конечно, ссылками на имперские замашки России и русских, которые, якобы, спят и видят, как бы своих соседей снова под себя подмять. Однако попробуйте не то что произнести, намекнуть, но даже про себя подумать, что Россия — государство русских и для русских, как тут же схватите сами себя за горло. С момента победы интернационалистской советской власти повелось, что называть себя русским в России стало неприличным, дабы не обидеть, полагаю, населявшие “великий и могучий Советский Союз”, другие национальности.

Русские как-то близко к сердцу восприняли, что они вовсе даже не нация, а “неотъемлемая часть новой исторической общности людей — советского народа”. Не случись распада Союза, августовского путча, рыночных реформ, ваучеризации с приватизацией, выбросившей за борт государственного корабля подавляющее большинство населения (опять же русского), мы бы, скорее всего, по-прежнему пребывали в милом неведении относительно своей национальной принадлежности.

Те, кто не хотел возрождения “национальной идеи”, кому претит само это понятие, не нужно было крушить коммунистическую интернационалистскую доктрину, лежавшую в основе советского многонационального государства, населенного представителями “новой исторической общности”. Не нужно было говорить о преимуществах рыночных отношений. Если Е.Гайдар и А.Чубайс сотоварищи не понимали, и, похоже до сих пор не понимают, что демократические и рыночные преобразования, расчленение бывшего Союза на независимые суверенные государства, неизбежно поставят на повестку дня на Украине — украинский, в Эстонии — эстонский, в Латвии — латышский, в Армении — армянский, в Грузии — грузинский, в России — “русский вопрос”, то им нужно было заниматься реформированием где-нибудь в другой стране.

Вообще, в этом смысле, странная, если не сказать, дикая создалась у нас в России ситуация. Националистического джина из бутылки выпустили именно демократы. Это с их “легкой руки” сначала в бывшем Советском Союзе, а затем и в России стартовал так называемый “парад суверенитетов”. Это они первые заговорили о “национальных приоритетах” во взаимоотношениях с “центром”.

Трудно поверить, что начиная рыночные реформы их инициаторы не понимали, что возвращение страны в лоно товарно-денежных отношений неизбежно приведет к обострению чувств национальной общности и принадлежности. Можно ли допустить, что принимая решение о роспуске Союза они не давали себе отчета в том, что дележ прежнего союзного “добра” по республиканскому признаку неизбежно приведет к националистическим эксцессам? Они не могли не знать, что даже в единокровных семьях передел наследства без обострения отношений, а то и без конфликтов, не обходится. И, наконец, заведомо можно было быть уверенным, что даже в том случае, если бы русские не захотели вспоминать о своей русскости, им бы об этом напомнили, как, собственно, и случилось, бывшие “братья” и “сестры”.

Теперь оказавшись перед лицом неизбежных последствий своих собственных опрометчивых, (если не сказать “злонамеренных”) решений наиболее отчаянные демократы пугают Россию пришествием “красно-коричневых”, “национал-социалистов”, “черной сотни”. Действительно, такая опасность существует, возможность превращения России в национал-фундаменталистское государство вполне реальна.

Но с чего все начиналось, кто в этом виноват? Демократический процесс в нашей стране “пошел”, как мы знаем, под национальными знаменами. Теперь поздно об этом горевать. Раньше нужно было думать, куда он Россию заведет. Теперь надо беспокоиться о том, куда выведет. Демократы же националистическую кашу в стране заварили, а теперь стоят в сторонке, и опасностью фашизма пугают.

Хотел бы ошибиться, но к сожалению, слишком много доказательств, логических и фактических, которые говорят в пользу предположения, что знаменитый призыв Б.Ельцина “поискать национальную идею” — не более чем попытка замаскировать ту ответственность, которая ложится на демократов за “спиритическо-политический сеанс”, вызвавший из небытия потребность в такой идее.

Парадоксальная создалась ситуация. И демократы, и их основные идейно-политические оппоненты коммунисты вышли из одного и того же, общего для нас всех советского прошлого, но преодолевают его рудименты и те и другие в двух противоположных направлениях. Демократы бьются что есть сил за рынок, но как черт ладана боятся возрождения “национального государства”, “российской державности” Коммунисты, преодолев свой доктринальный интернационализм, теперь только и твердят о национальном патриотизме, но на дух не выносят частной собственности, прибыли, рынка и вообще товарно-денежных отношений. И каждая из сторон стоит на своем, как в бою.

В отдельных случаях это противостояние доходит до смешного. Демократы, к примеру, самостийно ввели в официальный оборот имперскую государственную символику, коммунисты же, в подавляющем большинстве своем уже давно “перекрестившиеся” в наследников российской державности, поднялись против имперских государственных символов России с серпом и молотом наперевес. Странные все-таки люди нынешние российские политики!

В результате естественно-исторические, объективно обусловленные нынешним этапом развития интересы и потребности России выходят на свет искореженными, деформированными. Именно это создает предпосылки, точнее, реальную опасность того, что в стране могут возобладать национал-фундаменталистские тенденции, вместо того, что бы развиваться в национал-имперском, гораздо более благоприятном и естественном для России, направлении.

Мало кто сегодня хочет сознаваться, что процесс реставрации в России империи начался с того самого момента, как рухнули опоры бывшего Советского Союза, а на его месте стали возникать суверенные, независимые государства. Прежде, как до, так и во время советской власти, составлявшие с Россией единое целое.

Распад СССР именно по этой причине был воспринят как тяжелый удар по национальному самолюбию русских. Он как бы демонстрировал, что существовавшее единство не было добровольным, что “братским” народам оно было навязано, что русские были исторически не правы, объединяя вокруг себя народы и территории. Та легкость, с которой инициаторы демократических реформ санкционировали расчленение государства, их готовность идти на уступки при возникновении территориальных споров между Россией и ее ближайшими соседями, заведомо ставили Россию, ее граждан, в ложное положение.

В результате демократический процесс и осуществление в стране либеральных реформ оказалось обремененным чувством исторической вины, а точнее — исторической обиды. У исторического процесса есть своя объективная логика и в соответствии с ней русские и Россия были центром притяжения “окольных земель” и народов. Мы как-то забыли, что 350 лет назад не русские под гетманскую булаву, а украинцы под российскую корону просились, видя в этом свое национальное спасение. И спасались. Теперь вот упрекают Россию и русских в имперских замашках.

Кстати, и Крым Россия тоже воевала по “нижайшей мольбе” своих украинских братьев, желая помочь им в борьбе с татарскими набегами и разбоем. Сегодня русским говорят: “Не ворошите далекое прошлое, ни к чему хорошему это не приведет, давайте будем строить отношения на новой основе, с учетом новых исторических реальностей.” Но никто не хочет честно сказать, что призвание этих “новых исторических реальностей” означает фактически крах российского государства, его неминуемую гибель. Спасение же, единственная возможность не уйти в историческое небытие — это возрождение в России основ имперской государственности, со свойственной для нее жесткостью и последовательностью в отстаивании национально-государственных интересов.

Если без кокетства и политического лукавства, то не только так называемые национал-патриотические силы, но и наиболее прозорливые представители нынешних российских реформаторов прекрасно понимают, что иного выбора у России нет. Не заблуждаются на этот счет и наши ближайшие соседи. Они-то уж прекрасно понимают, что за декоративным возрождением российской имперской символики — знамен, гербов, гимна, имен, традиций, точек отсчета, памятников и храмов — неизбежно последует возрождение имперской российской политики. Это не они сами, а мы их вынудили обратить свои взоры на Запад, Юг или Восток. Если не умом, то нутром наши бывшие “братья” и “сестры” почувствовали (не могли не почувствовать!) — время демократического прекраснодушия пройдет, Россия окажется перед лицом суровых реальностей и тогда она станет для них опасной.

Иными словами, любому мало-мальски разбирающемуся в политике человеку должно быть ясно: возрождение рынка, товарно-денежных отношений в России, при ее масштабах, при ее потребностях, продиктованных национально-государственными интересами как внутренними, так и внешними, ни чем иным, кроме возрождения империи, обернуться не может. Рыночные реформы привели, совершенно логично, к необходимости создания национального государства, а национальное государство в России — это империя. Это может нравиться или не нравиться, но мы имеем дело в данном случае с проявлением объективной закономерности.

Если будем ей противиться, как это происходит сейчас под влиянием идеологических пристрастий нынешней российской власти, называющей себя демократической, мы получим ситуацию, чреватую установлением в стране национал-фундаменталистского режима — диктаторского, а то и фашистского. Разумней было бы действовать в соответствии со знаменитой формулой: “Если насилие неизбежно, нужно расслабиться и попытаться получить удовольствие”. Тем более, что “империя” это не так уж страшно, и не так уж больно, как иногда это пытаются изображать.

Главная трудность адекватной оценки “национальной идеи” в ее имперской ипостаси лежит не в исторической или политической, а в морально-психологической плоскости. За словами “империя”, “имперский”, особенно у нас в стране, закрепилась дурная слава. Стоит их произнести, как в памяти тут же всплывают ужасы захватнических войн, угнетения, эксплуатация народов, подавление свободы. А потом — “третий рейх”, “имперская канцелярия”, “советская тюрьма народов”. Иными словами, “империя” — понятие не только отжившее, которое навсегда хотелось бы оставить в прошлом, но и позорное. Для порядочного, уважающего себя и других человека, недостойное.

На самом же деле восприятие слова “империя” обыденным сознанием отнюдь не отражает его действительного смысла и значения, определяемых историческими параметрами. Империи — это верстовые столбы всемирно-исторического процесса и прогресса, ими отмечен путь развития человечества. Возьмите любой учебник истории, любой хронологический справочник и вы обязательно убедитесь в этом. Я бы даже рискнул сказать, что в основе развития человеческой цивилизации лежит имперская парадигма. Нужно только уметь ее разглядеть, обнаружить, научиться использовать сообразно времени и обстоятельствам.

Правильному восприятию понятия “империя” больше всего мешают два стереотипа. Во-первых, что время империй безвозвратно ушло, и, во-вторых, что существование империй несовместимо с демократией. И то, и другое неверно. Все нынешние супердержавы, вся так называемая “большая семерка”, регулярные встречи которой давно уже превратились в заседания “мирового правительства”, являются по сути дела империями. И они же (этого тоже никто не отрицает) — образцы демократии. Во всяком случае, так считается у нас, в России. Но главное, что это и по существу верно.

Сами принципы демократии зарождались в империях, начиная с Древней Греции и Рима и кончая родиной современного парламентаризма — королевской Великобританией, представлявшей собой величайшую из колониальных империй. Просто по сравнению с прошлым империи изменились, они обрели иной, отвечающий потребностям времени облик, иные нормы и формы проведения. Для того, чтобы сегодня быть империей вовсе не обязательно вести захватнические кровавые войны, подчинять себе другие государства, навязывать другим свою волю.

Сегодня для обеспечения интересов империи используются иные способы и средства, в том числе и демократия. По сути своей демократия не самодовлеющая ценность, она лишь одна из возможных форм власти, обслуживающих удовлетворение гражданских и национально-государственных интересов страны. Демократия в этом смысле ни в коем случае не отменяет существование имперских интересов, она лишь придает процессам их удовлетворения цивилизованную, щадящую, а главное, — наиболее эффективную форму. Это как в жизни: разумный, отдающий отчет своим поступкам человек, прекрасно понимает, что гораздо безопаснее и, в конечном итоге выгоднее купить, чем украсть, ограбить или убить.

К вопросу об перспективах имперского возрождения России на базе реализации “национальной идеи” считаю необходимым добавить еще один сюжет. Судьбы таких стран как Россия, учитывая их масштабы, историю, экономический потенциал и политическое влияние, никогда не решаются в отрыве от судеб мировой истории.

После того, как стало ясно, что деление мира по классовому принципу себя не оправдало, когда соревнование между капитализмом и социализмом было прекращено за явным преимуществом капитализма, планета и человечество не избавились от необходимости решать существующие между странами и народами объективные и субъективные противоречия. Крах “трех миров” неизбежно повлек за собой процесс нового передела планеты, но теперь уже не на основе классовых, а геополитических параметров.

Сегодня с геополитической точки зрения существует 9 великих держав: “большая семерка” плюс Россия и Китай. И только два глобальных центра силы — США и Объединенная Европа. Усилиями США и Европы вполне можно обеспечить стабильность и порядок в двух мировых регионах, остальные зоны — Африка, Ближний и Средний Восток, Юго-Восточная Азия, Тихоокеанский регион, — все еще находятся в стадии геополитического формирования. Очень многое будет зависеть от того, какое влияние сможет оказать на развитие этого процесса Россия. Ведь Россия исторически пользовалась и продолжает пользоваться в этих зонах огромным влиянием.

В принципе, если судить по объективным предпосылкам, России сам Бог велел стать центром формирования еще одного “центра силы”, который превратил бы мир в устойчивую гармоничную геополитическую модель. Именно эти соображения дают основания предполагать, что в стратегическом плане, как с учетом собственных интересов, так и по соображениям глобальной стабильности, цивилизованный Запад не только не опасается, а наоборот, заинтересован, чтобы Россия проводила имперскую политику, как внутри страны, сохраняя политическое единство и территориальную целостность государства, так и вне ее, в отношениях со своими ближайшими соседями, а также с государствами, находящимися в зонах влияния бывшего Советского Союза.

Конечно, здесь не обходится без конкурентной борьбы, без попыток подставить друг другу ножку, выгадать, не только за счет конкурента, но и за счет партнера, как можно более выгодные условия собственного бытия. Товарно-денежные, рыночные отношения и в международное общение вносят свои правила. Не надо думать, что возвращение России в цивилизованный мир, а тем более ее возрождение в имперском качестве, будет выстлано ковровыми дорожками или усыпано розами. Здесь еще придется не раз самой о камни спотыкаться и другим на больные мозоли наступать. Но все-таки объективная логика исторического процесса должна взять верх.

Как бы там ни было, но прежняя Россия, а затем Советский Союз всегда служили одной из важнейших опор формирования международного миропорядка. Субъективно, пожалуй, можно отказаться от этой, только условно почетной, но обременительной роли, отмежеваться от великодержавных амбиций, претензий, от обязательств, заявить, что отныне мы не хотим ничего большего, чем обыкновенное равноправие, добрососедство, взаимовыгодное сотрудничество.

Но по сути дела не так-то просто это осуществить, потому что на протяжении веков вся система жизнеобеспечения страны, да и международной стабильности, строилась совершенно иначе. Можно не захотеть быть империей. Само по себе такое желание выглядит даже благородным, но тогда нужно отказаться и от собственного имени, от наименования “Россия”.

Тогда нужно было появиться на свет, к примеру, Швейцарией. Богатая, всеми уважаемая страна, известная честными, мужественными людьми. Не случайно швейцарские гвардейцы охраняют папский престол в Ватикане, а швейцарские банки — берегут чужие деньги, как свои собственные. Но ведь от Швейцарии никто ничего другого и не ждет.

Ведь не ей принадлежит право “вето” в Совете Безопасности ООН, не с ней ведут переговоры о ядерном разоружении, о системе не только европейской, но и глобальной безопасности. Если Россия хочет стать вровень с великими державами, то ей для этого предстоит стать не менее имперской, чем они. И желательно, не менее демократической...

Для этого необходимо согласие в следующем.

Первое. Россия правопреемница и наследница той России, которая существовала до октября 1917 года. Путь для добровольного воссоединения ее в прежних границах открыт. Время собирания земель, прежде нажитых, кровью предшествующих поколений политых, конечно, прошло. Но это не значит, что наступила пора их разбазаривать , раздаривать, уступать, на что-либо менять, или во имя чего-либо ими жертвовать. На Руси всегда презирали людей, транжирящих то, что не ими нажито было. Всемирная история не знает другого такого примера, когда бы государство в одночасье, без боя, лишилось почти половины своей исконной территории, чтобы оно само себя четвертовало и оскопило. Единственно, на что не поднялась рука, так это по собственной политической воле подписать России смертный приговор.

Расчлененная Германия пятьдесят лет после поражения во Второй Мировой войне лелеяла идею объединения и дождалась-таки своего часа. Никто ее за эту мечту не осуждает. Кто знает, как события повернуться. Может и на Украине родится новый Богдан Хмельницкий, который поймет, что истинное благополучие и величие Киева состоит не в присоединении к НАТО, где союзниками станут бывшие, еще по прежним, далеким временам, враги, а в братском единении с Россией. Только благодаря такому добровольному объединению Украина в свое время спаслась и сохранилась. Иначе бы ее разодрали на части, разграбили крымские ханы, польские паны, литовские серые волки-князья.

Второе. Россия вновь должна стать национальным государством. Но не в смысле установления каких-то особых привилегий или исключительных господских прав для русских. Российская имперскость тем и отличается от других, что она поперед силы и власти поставила духовность, нравственность. Постановка вопроса о возрождении Российской империи имеет в виду не только решение национально-государственных задач русских и для русских, но всех граждан российской империи, независимо от их национальности. Империи всегда стремились к тому, чтобы понятия национальность и гражданство слились воедино. Но решить эту сложнейшую задачу, да и то с огромным трудом, удалось, пожалуй что, лишь Соединенным Штатам. Теперь очередь за Россией.

Историческая задача русских состоит в том, чтобы возложить на свои плечи основную тяжесть забот за возрождение Отечества. Права и возможности в новой Российской империи у всех граждан любой национальности должны быть равными. У малых народов даже большими, чем у других. Это важно как стратегически, так и тактически. Всем должно быть ясно: русские строят империю нового типа не только для себя.

За сохранение России, за ее возрождение в имперском статусе должны заплатить прежде всего русские. Если этого не в состоянии понять разум, должен подсказать инстинкт национального самосохранения.

Третье. Сегодня можно считать, что Россия окончательно и бесповоротно вернулась к либеральным, товарно-рыночным отношениям как внутри страны, так и с другими государствами. Впредь она не собирается разменивать по мелочам свои национально-государственные интересы, тратить ресурсы в угоду доктринальным пристрастиям, желая кому-либо понравиться, тем более угодить.

Все, чем Россия располагает, как в плане ресурсов, так и в смысле возможностей, должно быть подчинено главной цели — подъему национальной экономики, отечественного производства и предпринимательства, повышению благополучия и благосостояния. У России нет других интересов, во всяком случае более дорогих, чем ее собственные.

Россия должна проводить твердую, самостоятельную политику, чтобы каждый ее гражданин, где бы он ни был, где бы он не жил, чувствовал, что он России дорог точно также, как и она ему. То, что после распада СССР мы бросили на произвол судьбы 25 миллионов своих соотечественников является нашим национальным позором. Не будет в России покоя и благополучия, пока мы не загладим, не искупим этой вины. Без этого Россия не вернется на круги своя.

Нужно было США защитить своих граждан, попавших в беду в Панаме или на Гренаде, преподать “урок” Ливии или Ираку, они это делали, не взирая на “мировое общественное мнение”. Зато американские граждане всякий раз убеждались: лучше, сильнее, благороднее их страны в мире нет. Захотела Великобритания подтвердить свои права на далекие Фолклендские острова, где нога англичанина уже давно не ступала, — за морской эскадрой дело не стало. И все сразу поняли — время уступок прошло. Считает Франция, что в интересах национальной безопасности ей необходим ядерный полигон в Новой Каледонии, — он там был, есть и будет. До тех пор, пока сама Франция не сочтет, что в нем больше нет нужды. Решила Япония, что Россия обязана вернуть ей два острова из Курильской гряды, — она ставит любую проблему во взаимоотношениях с нашей страной в зависимость от того, будет это сделано или нет. И когда...

Зато нынешние российские “перестройщики” и демократы совершенно задаром, только для того, чтобы новоиспеченным западным партнерам, недавним “потенциальным противникам”, понравится, Нобелевскую премию мира от них заслужить, чуть ли не извиняясь из Европы ушли, чужие грехи на Россию взвалили, позволили обращаться с ней как с побежденным государством.

Жизнь, в том числе и политическая, при всей ее уникальности и разнообразии, имеет свою объективную логику: ушли из Европы; распустили Советский Союз; расчленили Россию на независимые и суверенные “субъекты Федерации”; довели страну до Августов и Октябрей, до гражданских раздоров; проиграли войну в Чечне... Теперь вот пытаемся найти способ достойно противостоять НАТО. Напрасные потуги, Атлантический альянс, если уж чего решил...

Вот куда завело страну, так называемое, “новое мышление”. А мысли ли бы по-старому, по-имперски, как другие великие державы мыслят, такого бы никогда не случилось. Прагматичные и дальновидные американцы знают что говорят, когда утверждают: “У нас в Штатах умников не любят”.

В одном и предыдущих разделов (см. Тезис третий. “Генетические корни “национальной идеи”.) говорилось, что обращение к этой “идее”, превращение ее в стержневой принцип государственной политики — это всегда дело вынужденное. Не от хорошей жизни приходится так поступать. К тому же существует угроза: неумелое, бездумное обращение с этой опасной субстанцией может обернуться нежелательными результатами, а то и бедой. Так вот, чтобы этого не случилось, нужно точно знать, какие струны в душе русского человека нужно затронуть, дабы на “национальный призыв” она добром, а не злом отозвалась. В противном случае мы можем не возрождение империи, а этно-деспотическое государство получить.

Хотя по своим предпосылкам, по присущим национальному характеру качествам, русские, составляющие подавляющее большинство населения России, представляют собой идеальную, потомственную имперскую нацию.

Именно России, ее лучшим умам принадлежит заслуга соединения имперской государственности и имперского верховенства закона (вспомним древнее римское изречение “закон есть закон”) с имперской духовностью. Только после этого имперская идея обрела гармоничную целостность, завершенность. Величайший, всемирно признанный вклад внесли в осознание имперской идеи Достоевский, Толстой, Ключевский, С.Соловьев, Леонтьев, Бердяев, Ильин, Флоренский. Хотим отречься от империи, значит нужно отречься и от этих великих имен. Также, как и от имен русской славы — Невского, Минина и Пожарского, Суворова, Кутузова, Макарова и Нахимова.

Очень жаль, что нынешние российские реформаторы решили действовать не в соответствии с этими предпосылками, а как бы вопреки им. Как если бы они забыли, что осуществлять задуманное предстоит не где-нибудь, а в России, на просторах бывшей Российской империи, населенной не французами, китайцами, немцами, поляками или чехами, а русскими людьми. Со всеми их достоинствами и недостатками, плюсами и минусами.

Что же нужно было иметь ввиду в русском характере, чтобы и реформы пошли на лад, и былую мощь, былое российское величие можно было восстановить?

Здесь нужно было прежде всего исходить из того, что русские по своей национальной природе страдальцы и самоотрешенцы. Вся наша история, культура, традиции, психологический склад, рассудок и предрассудки, чувства и предчувствия, подтверждают это. Русский человек приходит в мир, чтобы маяться, страдать, казнить себя за недостойную жизнь. В России испокон веку бедные страдали от того, что бедны, богатые — от того, что богаты. И тех и других терзали муки совести за содеянные, а еще больше — за не содеянные грехи. Русский человек должен чувствовать себя постоянно виноватым, постоянно в долгу. Если больше не перед кем, хотя бы перед самим собой.

Еще мы очень любим страдать за все человечество. Это открыло нам доступ к сердцам и чувствам представителей других наций. Если кому-то хочется сочувствия или сопереживания собственным мукам и страданиям, если у кого-то наступает смятение ума, сумятица чувств — нет ничего лучше, как обратиться к русской литературе, музыке, живописи, философии. Здесь все пронизано страданиями, поисками ответов “на проклятые вопросы”, жаждой справедливости, исповедями на заданную тему. Но это еще не все.

Как уже было сказано, русские — отчаянные отрешенцы. Они непременно должны ощущать готовность снять “последнюю рубаху”, принести себя кому-то или чему-то в жертву по соображениям родства, любви, дружбы, личной преданности, верности слову, идее, просто “за кампанию”. Это только русские могли придумать поговорку: “на миру и смерть красна”. Но самое главное, русских, в их подавляющем большинстве, хлебом не корми, водой не пои — дай Родину защитить.

Для русского человека власть, государство — это одно, а Отечество, держава — совершенно другое. У русских даже в религии есть святыня, олицетворяющая единство и неделимость России — это чудотворная икона Богоматери со скипетром и державой в руках. Ее так и называют — “Богоматерь Державная”. Русский просто обязан жить в ощущении, что дороже Отечества у него ничего нет и быть не может. Покинуть Родину в поисках счастья и благополучия, пойти на службу к “басурманам”, всегда считалось у нас тяжким грехом, а то и преступлением. Если бы не это мы никогда бы не свергли татарского ига, не победили бы в двух Отечественных войнах, не выдержали бы жестоких испытаний, из раза в раз учиняемых для собственного народа российской властью.

Но мы выстояли. Прежде всего потому, что гордились принадлежностью к Великой державе, видели в ее существовании компенсацию за все свои муки и страдания, за свою бедность и неустроенность. Нам казалось, что просторы Родины оборачиваются для нас широтой души. Где-то в глубине, нас никогда не покидало чувство, что быть русским — это историческое предназначение, гражданское призвание, что смысл “национальной гордости великороссов” состоит в сохранении российской державности, ее территориальной целостности и масштабности. Нужда в “жизненном пространстве” здесь не причем. Это была психологическая потребность. В ней материализовались представления русской души о Земле Обетованной.

Все, что сейчас происходит с нашей страной, русскому человеку органически чуждо. Он нутром чувствует — не может не чувствовать, — как исчезает геоисторический, а главное, — нравственно-психологический ареал его бытия, как уходит из под ног, распадается на куски почва родного Отечества, исчезает душевная субстанция, на протяжении веков формировавшая русский национальный характер.

В этом смысле большевики были гораздо смекалистей, хитрее и прозорливей, чем нынешние преобразователи России, все еще никак не находящие ответа на вопрос, как так могло случиться, что кучка авантюристов и фанатиков, уличных демагогов могла свернуть с исторического пути “великий народ”, “могучую страну”. А ведь ответ на поверхности: просто они были в гораздо большей степени русскими людьми, знатоками того, на какую приманку русский человек “клюнет”, а на какую нет, на что откликнется, а чего — хоть на ухо кричи — даже не услышит.

Умница и провидец Николай Бердяев в одной из своих работ еще в середине двадцатых годов писал, что большевики победили не потому, что были слишком сильны или умны, а потому, что в них “воплотилась душа русского народа”. Хотя и не в лучших своих проявлениях. Окончательно погубят Россию те, кто придет большевикам на смену. Они превратят Россию в вульгарно буржуазную страну, где исконно русской душе уже вообще не найдется места.

С чем нынешние российские реформаторы вышли к народу? С тем, что самая главная ценность — личное преуспевание и благополучие, что богатые граждане — основа могущества и процветания государства, а собственник — двигатель прогресса, что единство и территориальная целостность державы — всего лишь одна из возможных форм, а не смысл существования. Мол, лучше быть крошечной, но богатой и процветающей Бельгией или Данией, чем бескрайней, нищей и убогой Россией, не умеющей этим своим территориальным могуществом толком распорядиться.

В принципе в этих стратегических благих намерениях ничего плохого нет. Они для русского человека приемлемы и вполне могли бы стать для него желанными. Не монстры же русские люди, не идиоты. Нужно только понять, что им хочется стать благополучными и богатыми, не переставая маяться и страдать. Им тоже хочется жить в процветающей стране, но только чтоб она простиралась “от края и до края, от моря и до моря”. Им хочется продолжать чувствовать себя “старшим братом”, Ильей Муромцем, томящимся на печи в ожидании грядущих подвигов.

Никакими посулами, никакими доводами вроде того, что “лучше быть богатым и здоровым, чем бедным и больным”, энтузиазма русского человека не пробудить. На Руси всегда считалось, “лучше быть бедным и бледным, чем богатым и вороватым”. Русский человек упорно и систематически трудиться ради гарантированных успехов не может и не станет. Ему нужно, чтоб труд был как праздник, авралом, чтоб за минуту, зато всем миром. А нужно — не нужно, целесообразно — не целесообразно, с пользой — без пользы, это вопрос десятый. Он лично для себя даже убежища строить не станет, зато ради друзей-товарищей вражескую амбразуру грудью закроет.

Можно ли было повернуть дело либерально-демократических реформ так, чтобы они пришлись по душе русскому человеку? Поначалу все выглядело достаточно обнадеживающе. В нужный момент под рукой оказался подходящий броневичок для оглашения соответствующего манифеста, налицо был внутренний враг, без борьбы с которым в России никакие общественно-политические и социально-экономические преобразования не осуществлялись и осуществляться не могут. Были произнесены нужные, ласкающие русскую душу слова: “российский народ — великий народ”. Был объявлен крестовый поход “за справедливость”, против привилегий, коррупции и казнокрадства, против “Чаек”, “ЗИЛов-членовозов”, “Березок”, спецбуфетов и спецраспределителей.

Если бы Б.Н.Ельцин сразу сказал, что он с теми, кто “за богатых”, такой массовой поддержки он никогда бы не получил. В России любят обиженных и притесняемых, кто готов с соотечественниками бедность делить, а не богатство наживать. “Наш президент” — это когда не в “Мерседесе” с почетным эскортом, а в трамвае до Кремля, чтоб по нездоровью не в ЦКБ, недоступную для рядовых граждан, не в закрытый санаторий в Барвихе, а в разгар гриппозной эпидемии — в очередь к окошечку в регистратуре районной поликлиники. Вот это по-нашему, это по-русски.

Помнится, пару таких сюжетов про Б.Ельцина показали по телевизору, а остальное людская молва довершила сама. Русский человек вообще простоту любит, за нее многое прощает. В народе до сих пор с благоговением вспоминают, что В.Ленин носил стоптанные башмаки, Сталин сам себе дырявые носки штопал, Хрущев в кулак сморкался, а император Николай II христосовался на Пасху с солдатами дворцовой охраны.

Недооценили нынешние российские реформаторы русский человеческий фактор. Очень быстро они от простого народа “дистанцировались”, слишком рано начали его убеждать, что жить в бедноте и тесноте стыдно и глупо, слишком уязвили они ленивую русскую душу демонстрацией своего умения на нескольких иностранных языках изъясняться, да всякие такие-эдакие слова произносить, хотя и русские, да странные — “отнюдь”, “тем паче...”.

Нет, не так надо было действовать. Нужно было на том же самом броневичке не только внутреннего врага громить, все прошлые и будущие грехи на него списывать. Это само собой, это — святое. Нужно было еще рубаху на себе рвануть, шапкой оземь шмякнуть, в грудь кулаком стукнуть: настала, мол, пора Отечество спасать, из беды его выручать. Не до личного благополучия теперь, загнали, мол, страну совсем, рушится наша историческая Родина, погибает и есть только один шанс ее спасти — пояса потуже затянуть, нашим братьям и сестрам в глубинке, да по перифериям помочь. Россия, мол, всегда провинцией сильна была. Там, в дальних и темных уголках русская душа теплится. Оттуда и начнем новую Россию строить, там наши корни, их и будем, прежде всего, удобрять.

Короче, рыночные реформы могли увенчаться успехом только в одном случае: если бы начали улучшать жизнь провинции, а не Москвы, ставшей бельмом на глазу у всей России. А у нас начали ваучерами, да приватизацией, акциями, да полисами, лицензиями, да сертификатами, московскими коммерческими банками людей соблазнять. Не горюйте, славяне, не страшитесь, разбогатеем все в одночасье, вот только государственную собственность поделим, да новый финансовый механизм запустим. И посыпятся на нас денежки как манна небесная, успевай только руки подставлять, да рот раскрывать. Врали, конечно, и знали, что врали. Теперь вот плоды этого вранья пожинаем.

Наши новоиспеченные реформаторы пытались русских людей убедить, что неважно в какой стране жить, какому Богу молиться, лишь бы сытно, уютно, прилично, комфортно было. Как в цивилизованных странах. Чтоб права человека обязательно на первом месте, а интересы Российской державы — это империализм, от этого нужно отказаться. Раз и навсегда. Богатеть и цивилизоваться лучше врозь.

А то, что за прибалтийские, дальневосточные, северные и южные земли, ставшие теперь чужими, закордонными, нашим предкам приходилось кровь лить и жизни класть, об этом предлагалось навсегда забыть. Вряд ли это можно было сделать без ущерба для русского национального самолюбия и достоинства. Людей, способных по ветру пустить то, что не ими самими нажито, на Руси никогда в чести не держали. О том, что никакие демократические, никакие рыночные реформы не требовали, не предполагали развала великой страны, тоже никто не заикался. Да и сегодня не заикается.

Предпочитают не говорить и о том, что роспуск СССР, осуществленный по воле “беловежских пущистов” заведомо наносил урон национально-государственным интересам России. В результате всех этих “реформаторских преобразований” русская душа, привыкшая “простирать свои орлиные крыла” над одной шестой частью света, скукожилась, почувствовала себя четвертованной и кастрированной, не способной на какие-либо продуктивные действия.

Ну, рассудите сами, зачем биться-бодаться за какую-то там Чечню, по третьему разу ее завоевывать, за земли терских казаков цепляться, за Курилы, за республику Мари Эл или Якутию? Разве они ей, русской душе, дороже и теплее, чем Крым, Украина, Белоруссия. Да пусть они, эти независимые и суверенные “субъекты Федерации” горят синим пламенем, раз сами не хотят считаться Россией.

Попытки так называемых национально-патриотических сил поправить дело, вернуть нынешним русским прежнюю Россию и прежнюю великоросскую гордость, тщетны. Не сумели отстоять, не удастся и возродить. Никакой конструктивной силой национальный патриотизм уже не станет. Он может воплотиться только в ампиловское кликушество, бабуринскую псевдоозабоченность, зюгановское занудство, в плакатные мизансцены ЛДПРовского лидера в обнимку с убогой старушкой на фоне золоченых куполов православных церквей. Но В.Жириновскому хоть в фантазии, в чувстве юмора не откажешь.

Ю.Лужков и А.Лебедь не в счет. Они не в патриотизм играют, а в президентскую предвыборную кампанию...

Нет, не удались в России демо-рыночные реформы. Слишком мало оказалось среди русских людей “бурбулисов” и “чубайсов”. Потому и разбогатели немногие. Подавляющее же большинство русских людей стало гораздо беднее, чем прежде. Но раньше была “хучь гордость за Великую Расею”, за державу. Без этого русскому человеку жизни не было и нет. Они, русские, вымрут, скорее всего, как динозавры — поголовно и почти одновременно. Статистики уже сообщают, численность русского населения России убывает примерно по миллиону в год.

Не от нищеты, болезней и недоедания или отсутствия медицинской помощи русские мрут. Бывали в нашей истории беды и лишения пострашнее нынешних. И холодали, и голодали так, что не приведи Господь. И ничего, стояли, да еще другим, кто послабее, старались помочь, последним куском хлеба делились. А теперь от наших же бывших противников, поверженных врагов ждем подачек и гуманитарной милостыни. Такого удара по национальному самолюбию нам, точно, не вынести, не пережить.

С русскими происходит то, страшнее чего для нации не бывает: в их душах стала распадаться связь времен, они начали превращаться в Иванов, родства не помнящих. У таких Иванов дети обязательно Каинами становятся. Вот, скажем, ворон — мрачная птица, могильная. Однако, говорят, ворон ворону глаз не выклюет. Не то, что русские. Мы уже пятый год между собой воюем, судим, рядим, убиваем, а в августе 91-го и октябре 93-го выводили друг против друга танки. Ради чего, спрашивается? Чтобы так жить, как живем?

Безродная идеология, воспринятая “новыми русскими”, что страдать за себя и “за того парня” — скучно; за справедливость бороться — глупо; Отечество защищать можно и по контракту, прежнему русскому не по душе. Ему жить, если умирать не за что, становится просто незачем. Не ради же двухслойной туалетной бумаги повышенной мягкости или устойчивого курса российского рубля по отношению к американскому доллару небо коптить.

Чтобы там ни говорили, но подавляющее большинство людей в России свое прошлое, даже советское, вспоминают с ностальгической тоской. Тогда они знали, что у них есть Отечество, есть Родина, именно то, что составляло смысл жизни, а не только гражданского долга. По ходу рыночных реформ эти ощущения были растеряны. Естественно, смысл “национальной идеи” для русского человека не может обретать иных очертаний, кроме как возрождения былого могущества и величия России.

Кого-то это пугает, тревожит, кому-то такие настроения и устремления представляются величайшей опасностью для демократии, даже угрозой фашизма. Что ж, если этот процесс пустить на самотек или наоборот, попытаться застопорить, наглухо перекрыть, беды не миновать. Однако, спешу напомнить, о неизбежных последствиях нужно было раньше думать, тогда, когда начинали за демократию “бороться”, союзное государство разрушать. Теперь джина из бутылки уже выпустили, назад не загонишь. Значит выход только один: постараться направить его силу на благое дело.

Российская империя и прежде пугалом для народов, как населяющих ее, так и окружавших, не была. Сочувствие к ближним, верность дружбе, принятым на себя обязательствам, отличавшие русских людей были достаточно надежным противовесом жесткой имперской политике. Да и вообще, быть жесткой не значит жестокой, стать сильной не значит — насильницей. Если правильно распорядиться этим, не только историческим, но и психологическим наследием России и русских, то и так называемую “национальную идею” в нынешней непростой ситуации вполне можно к делу приложить.

Иначе дело действительно может обернуться тем, чего так бояться шкодливые российские демократы: въедем-таки в национал-фундаменталистский, авторитарно-этнократический, фашистский режим, если не на красном коне, то на рыжем козле. Это уж точно...