“Восточный вопрос”, камень преткновения в международных отношениях кон.XVIII-нач.ХХ вв., был в течении жизни нескольких поколений ключевым направлением внешней политики Российской империи. “Натиск на Босфор”, мечта о “золотом кресте над св. Софией” стимулировались не только насущными потребностями черноморской торговли. Свою роль играли абсолютно внеэкономические, хотя не менее весомые, представления об “интернациональном долге” России как православного Царства, о ее исторической задаче освобождения единоверных народов Восточного Средиземноморья.

Южный вектор русской внешнеполитической стратегии уходит своими корнями во времена достаточно удаленные — к кампаниям Суворова или Скобелева. И “греческий проект” Екатерины II, и претензии Николая I на роль покровителя османских христиан — все это было следствием идей, складывавшихся еще при дворе Бориса Годунова или Алексея Михайловича. Уже в XVI-XVII вв. Россия осознала и заявила свои права на “византийское наследство”, поддерживала тесные связи с православными народами Балкан и Леванта. Причем восточные единоверцы — в первую очередь греки — самым активным образом влияли на формирование русских геополитических приоритетов .

Немусульманские народы Османской империи пользовались достаточно широкой внутренней автономией в рамках своих этно-конфессиональных сообществ, возглавляемых патриархами или другими религиозными лидерами. Так, константинопольский патриарх, стоявший во главе православного общины империи, был наделен многими полномочиями светского правителя, в т.ч. вершил суд над духовенством и мирянами, собирал налоги, имел свою казну, полицию и т.д., что дало повод историкам сравнивать его власть о папской теократией. Подобными же правами обладали и другие иерархи.

Из православной среды выдвинулась привилегированная прослойка константинопольских греков, впоследствии названных фанариотами (по имени столичного квартала Фанар, где с XVII в. находилась резиденция патриарха). Благодарные туркам за полунезависимый статус православной церкви в империи и за защиту восточного христианства от латинской экспансии, фанариоты охотно служили Высокой Порте на постах советников, секретарей, переводчиков при османских визирях и пашах.

Пользуясь покровительством турецких властей, греки в XVI в. овладели высшими постами в Иерусалимском и Александрийском патриархатах, укрепили свои позиции в Антиохийской церкви. Эллинизация православных церквей Средиземноморья, привела к тесной взаимосвязи и взаимозависимости всех 4-х восточных патриархатов, что отразилось как на внутренней жизни христианского Востока, так и на его внешних связях. Самыми важными во внешней политике православной общины Османской империи были контакты с единоверными народами — Московским царством, Грузией, западнорусскими землями Речи Посполитой.

Принятие русскими самодержцами царского титула и переход политического первенства в восточно-христианском мире к Москве были с одобрением встречены фанариотами. Однако духовными лидерами православных народов они продолжали считать себя. Произошло как бы столкновение двух мессианских идеологий: греческой, апеллировавшей к блестящему прошлому Византии и ее всемирно-исторической роли, и русской, выразившейся в доктрине “Третьего Рима”.

В XVI-XVII вв. греческие иерархи ощущали себя богоизбранными хранителями православной традиции, “столпом благочестия”. Как и во времена Византийской империи, они стремились управлять духовной и политической жизнью единоверных стран. Так, например, борьба с католический унией на Украине в кон.XVI-XVII вв. координировалась из Константинополя, Афона и греческих монастырей Молдавии. В разное время в этом противоборстве принимали участие такие фигуры, как экзарх вселенского патриарха Никифор, умерший в польских застенках; талантливый полемист и проповедник александрийский патриарх Мелетий Пигас; Кирилл Лукарис, в 1590-е гг. — ректор православной коллегии в Вильно, а впоследствии — самый выдающийся константинопольский патриарх османский эпохи; наконец, иерусалимский патриарх Феофан, который в 1619 г. в Киеве тайно возвел в сан 7 православных епископов, восстановив тем самым исчезнувшую было на Украине православную иерархию.

В то же время, претензии поствизантийских греков на духовное предcтоятельство в православном мире отнюдь не разделялись на Руси. В кон.XV-XVI вв. русская мессианская идеология носила преимущественно изоляционистский характер, Московия считалась последним оплотом истинного вероучения, а те же греки воспринимались как православные “второго сорта”, утратившие чистоту веры под владычеством мусульман.

Такая благотворительность стала регулярной со времени Ивана Грозного. В одном лишь приступе раскаяния за убийство своего сына он послал восточным патриархам на помин души царевича 10 тыс. рублей — сумма, баснословная для XVI века.

В Восточном Средиземноморье эти средства распределял ряд русских дипломатов, из которых наиболее известны Василий Поздняков и Трифон Коробейников. В.Поздняков в 1559-1561 гг. дошел до Иерусалима, Синая, Египта. В Каире он встречался со стодесятилетним патриархом Иоакимом, знаменитым подвижником, и рассказывал ему о могуществе и благочестии московского царя.

При набожном Федоре Иоанновиче финансовая помощь восточным монастырям и патриархам еще более возросла. Именно тогда, впервые в истории в Москву приезжали за денежной помощью восточные владыки — антиохийский патриарх Иоаким (1586 г.) и константинопольский — Иеремия (1589 г.), с именем которого связано учреждение патриаршества в России.

Борис Годунов, чувствуя, возможно, что легитимность его власти сомнительна, очень дорожил расположением восточных патриархов и не забывал православный Восток своей милостыней.

В Смутное время, естественно, благотворительность прекратилась, но о приходом к власти Романовых приняла еще большие, чем в XVI в. размеры. Своего пика денежная помощь восточным единоверцам достигла при Алексее Михайловиче — человеке чрезвычайно религиозном, убежденном в своем мессианском призвании, как покровителя всего Православного мира. В краткий промежуток времени — конец 40-х — начало 50-х гг. XVIII в. — в Москве побывали 4 патриарха, множество архиереев, настоятелей монастырей и пр.

Щедрая милостыня греческим иереям была, среди прочего, и формой оплаты за услуги политического характера, предоставление сведений о состоянии Османской империи. Сотрудничество восточных патриархов с российской разведкой (функции которой выполняли Посольский приказ и воеводы пограничных городов) начинается с конца XVI в. Патриархи (прежде всего константинопольские и иерусалимские) выступали консультантами царских послов в Стамбуле и занимались сбором интересующей Москву информации. Наряду с патриархами, разведкой занимались и другие клирики, а также миряне — как доверенные лица патриархов или самостоятельно. С 1630 по 1660 гг. в этой роли выступали 10 митрополитов, множество архимандритов, монахов, купцов и т.д. Главным “резидентом” России на Востоке долгое время был архимандрит Амфилохий, приближенный константинопольского патриарха Кирилла Лукариса (ум, в 1637 г.) .После смерти Амфилохия в 1653г. за его место между тайными агентами-греками возникла настоящая конкуренция.

В целом же сведения греческих агентов часто были непроверенными или запоздалыми. Эти люди служили, как правило, недолго и при малейшей опасности прекращали все связи с русскими. Главным стимулом для большинства агентов были деньги; лишь немногие служили по идейным соображениям — но как раз такие оказывались самыми верными и ценными информаторами. К их числу относятся, например , Кирилл Лукарис или иерусалимский патриарх Досифей (1669-1707), охвативший Османскую империю целой сетью своих осведомителей и поставлявший в Москву важнейшие сведения о передислокации турецких воинских частей и политических планах Высокой Порты.

Османы, долгое время не интересовавшиеся внешними связями своих христианских подданных, с сер. XVII в. начинают проявлять беспокойство. Причиной тому стало восстание Б.Хмельницкого , победоносное начало войны России с Польшей — у северных границ Турции замаячил призрак православной супердержавы. Османские власти стали пресекать контакты восточных патриархов с заграницей. В 1657 г. по обвинению в шпионаже был повешен константинопольский патриарх Парфений III. В Молдавии задерживали и возвращали обратно едущих в Москву архиереев. Тем не менее, тесные русско-ближневосточные связи продолжались до нач. XVIII в., не прекращалась и разведывательная деятельность фанариотов, хотя патриарх Досифей со своей агентурной сетью не раз балансировал на грани провала.

Самым интересным в истории политического взаимодействия Московского царства и православного Востока были попытки балканского и левантийского духовенства влиять на формирование российской политики, как внешней, так и внутренней.

Это относится, в частности, к иерусалимскому патриарху Феофану (1608-1644), приезжавшему в 1619 г. в Москву за милостыней. Он возвел в патриарший сан Филарета Романова, принимал участие в спорах русского духовенства об исправлении богослужебных книг по греческим образцам, впоследствии вел постоянную переписку с царем Михаилом Романовым и Филаретом, и был самым уважаемым из восточных иерархов в России, при Феофане русская церковная жизнь снова начала подчиняться греческому влиянию.

Выдающуюся роль в истории России сыграл иерусалимский патриарх Паисий (1644-1661). Талантливый политик и дипломат, он был одержим идеей создания огромной “неовизантийской” империи, объединяющей православный мир. В 1648 г. Паисий встречался в Киеве с Б.Хмельницким , вдохновлял его на борьбу о поляками и воссоединение о Россией. Он же, то лично, во время поездки в Москву в 1649 г., то через приближенных митрополитов, выступал посредником в переговорах Хмельницкого с российским правительством о принятии в подданство Украины. Огромные усилия понадобились Паисию, чтобы склонить к этому московские власти, не желавшие ссориться с поляками, и чтобы удержать разочарованных запорожцев от опрометчивых недружественных России шагов, способных сорвать замысел.

Окрыленный растущим могуществом православных народов, Паисий вынашивал грандиозный геополитический проект московско-запорожско-молдавcко-валашской коалиции против турок, увязших в войне о Венецией. Удар с севера по Османской империи должен был быть поддержан восстанием греков и сербов в тылу у османов.

Проект, однако, был отвергнут осторожными московскими политиками В обстановке, когда Россия мыслила себя неотъемлемой частью всего восточнохристианского мира, естественной была церковная реформа Никона, унификация русских обрядов по образцу остальных православных церквей. Считается, что именно Паисий вдохновил царя и патриарха на эту реформу, как необходимый шаг для грядущего объединения православных народов под скипетром московского-панвизантийского самодержца. Никона же соблазнила идея теократической власти по образцу иерархов Востока. В ходе церковной реформы Паисий постоянно поддерживал шаги Никона по введению греческих обрядов.

Еще в период подготовки к реформе Никона московское правительство отправило на Восток дипломата и богослова иеромонаха Арсения Суханова (1600-1668) с поручением на месте разобраться во всех подробностях греческих богослужебных обрядов и их отличиях от русских. В 1651-1653 гг. Арсений посетил Молдавию, Константинополь, Египет, Палестину, Сирию, Грузию. Он встречался с несколькими восточными патриархами, вел богословские диспуты с Паисием, отстаивая русские варианты обрядов, и собирал информацию о военнополитическом состоянии Османской империи. Одно из самых любопытных мест в бумагах Арсения — это описание укреплений Иерусалима, где российский путешественник проявляет неожиданные для его сана познания в фортификации и баллистике, дает дельные советы на случай возможной осады и штурма города.

Трудно сказать, действительно ли царь Алексей Михайлович простирал свои планы столь далеко; однако доподлинно известны его мечты освободить от османского владычества христиан Балкан. В 1656 г., возможно, в эйфории от первых успехов в войне с Польшей, царь говорил: “мое сердце сокрушается о порабощении этих бедных людей (греков — К.П.), которые находятся во власти врагов веры. Бог... взыщет с меня за них в день суда, ибо, имея возможность освободить их, я пренебрегаю этим... и я принял на себя обязательство, что, если Богу будет угодно, я принесу в жертву свое войско, казну и даже кровь свою для их избавления”.

Слова эти были оказаны антиохийскому патриарху Макарию (1648-1672), приезжавшему в Москву в 1654-1656 гг. за милостыней и принимавшего участие в проведении реформы Никона. Макарий, как и все арабское духовенство Сирии, был солидарен и с греками и с Никоном в деле “исправления” русских обрядов по восточным образцам. Хотя антиохийский патриарх не обладал ни силой воли, ни государственным умом Паисия, но тем не менее (возможно, как раз поэтому) он пользовался особым расположением царя.

Макарий был единственным из патриархов Православного Востока, кто побывал в Москве дважды. Вторая его поездка, в 1666-1668 гг., по приглашению Алексея Михайловича, была связана о судом над патриархом Никоном.

Опала патриарха вызвала неоднозначную реакцию на Востоке — ведь Никон был главным проводником греческого влияния в России. Так, иерусалимский патриарх Нектарий уклонился от приглашения в Москву для участия в процессе над Никоном и осудил поехавших туда патриархов антиохийского и александрийского

Осуждение Никона, когда-то преклонявшегося перед антиохийским патриархом — далеко не самый достойный эпизод из жизни Макария. Суд над Никоном шел предвзято, низложение его было предрешено заранее, потому что восточные патриархи рассчитывали получить за эту услугу от царя богатую милостыню. Тот же собор, осудивший Никона, разбирал вопросы взаимоотношений светской и духовной властей, их разграничения. Восточные патриархи представили свое суждение по данной теме, опять же, заранее согласованное с царем и боярами.

Куда более самостоятельную позицию в отношениях с Россией занимал уже упомянутый иерусалимский патриарх Досифей (1669-1707). Выходец из низов, он сумел сделать блестящую карьеру в иерусалимской церкви и в 28 лет стать патриархом. Сильная воля, энергия, талант политика и ученого — все это выделяло его на фоне остальных восточных архиереев. Досифей считал свою Иерусалимскую церковь столпом и светочем истинной веры, а себя — хранителем благочестия во всем православном мире. Он заботился и о борьбе с унией в Трансильвании, и о восстановлении церквей в Грузии, но больше всего занимался русскими делами. Досифей видел Россию “Третьим Римом”, которому суждено освободить от “неверных” христиан Востока. Поддерживая тесные связи с русским правительством, Досифей употреблял все свое влияние, чтобы направить военную экспансию России на юг — в Причерноморье и на Балканы, настраивал Российское правительство против западных держав, предрекая соперничество с ними за османское наследство, разрабатывал стратегию будущих войн с Турцией...

В этой связи следует коснуться вопроса о политической ориентации православных народов Ближнего Востока. Все они, еще со времен Флорентийского собора 1439 г., вполне осознанно предпочитали османское владычество господству католической Европы (можно вспомнить известное поздневизантийское изречение: “Лучше турецкая чалма, чем папская тиара”). Но еще выше в Этой иерархии предпочтений стояло православное царство, которое ассоциировалось с Россией. У православных восточных народов все время сохранялась мечта о том, что московский царь вступит во владение своим византийским наследством, Константинополем. Конечно, когда такое пожелание высказывал александрийский патриарх Иоаким перед Василием Поздняковым в 1560 г., это была не более, чем мечта. Но в XVII-нач. XVIII вв. одновременно шли три процесса: усиление России, вышедшей к границам Османской империи; ослабление османов, теряющих одну за другой свои провинции, населенные православными христианами; и экспансия западных держав, под чью власть эти земли и переходили.

Даже самые антитурецки настроенные представители восточного духовенства ясно понимали, что австрийское или венецианское владычество будет еще хуже, чем османское. На новозавоеванных землях православных насильственно обращали в унию и, как рассказывал в Москве афонский архимандрит Исайя в 1688 г., “от такого принуждения великая печаль всем, ибо под турецким игом была им тяжесть от налогов, а в вере принуждения не было”.

Видя, что османы не способны остановить наступление Запада, восточные иереи обращали взоры к Москве. По словам того же Исайи, “все великое христианство со слезами молит государей (Петра и Ивана Алексеевичей — К.П.), чтобы их из неволи басурманской в большую и горшую неволю пускать не изволили”. Подобные взгляды разделял и патриарх Досифей.

Интересы патриарха имели поистине глобальный размах. Не довольствуясь одной лишь политикан, он занимался церковными делами России, советовал, наставлял, указывал царям и патриархам. Досифей выступал посредником в спорах московского правительства и вселенского патриарха, подбирал учителей для Славяно-греко-латинской Академии, участвовал в полемике об обрядах, призывал к репрессиям против раскольников, советовал усилить миссионерскую деятельность по примеру католиков и т.д. Долгая борьба Досифея с латинянами за обладание Св. местами Палестины, а также общая атмосфера религиозной нетерпимости, господствовавшая в православной общине империи, сформировали у иерусалимского патриарха стойкую неприязнь ко всем проявлениям Западной цивилизации. Поэтому Досифей стремился воспрепятствовать проникновению в Россию европейской науки, обычаев и т.п., считая, что тесное общение о иностранцами приведет к гибели православия.

Патриарх добился отстранения от преподавания в Славяно-греко-латинской Академии им же присланных учителей братьев Лихудов, которые, вопреки запретам Досифея, преподавали студентам латинский язык. Досифей давал царю указания по “кадровой политике” в церковных делах: не делать митрополитами и патриархами украинцев (воспитанников латинских школ), сербов, греков (тут Досифей “наступает на горло” собственному эллинскому патриотизму) — ибо все они склонны к католичеству — но возводить на высшие церковные посты только “природных московитян”, пусть даже малоученых, т.к. они “не любопытательны и не лукавы”.

Излишне говорить, насколько этот хранитель византийского благочестия был шокирован реформами Петра I. Досифей не мог примириться с участием русского царя в Великом посольстве, страстно убеждал его не посылать сына для обучения в Вену: “Приснопамятные отцы и праотцы святого вашего царствия... ни от каких франков не училися обычаю и наукам, а владели и владеете едва не всею вселенною, будучи крепки, велики, страшны и непобедимы...” Судя по всему, именно под влиянием Досифея константинопольский патриарх выступил против плана Петра женить сына на европейской принцессе: “...или де мало в Москве благородных честных девиц избранных и благочестивых?”. Тем не менее, Досифей продолжал служить идее “Третьего Рима”, который уже перестал существовать. К тому же патриарх, на свое счастье, не вполне осознавал всю глубину происходивших в России изменений, ломки византийских традиций.

После Досифея контакты России с православным Востоком резко сокращаются. Это было вызвано, во-первых, тем, что европеизированная послепетровская Россия надолго утратила чувство духовной близости с остальным православным миром, и, следовательно, потеряла всякий интерес к общению о греко-восточной церковью. Во-вторых, усиливалось противостояние Стамбула и Петербурга, и патриархи не хотели навлекать на себя подозрений в нелояльности.

Пауза в русско-восточных отношениях продолжалась до 1840-х гг., когда Россия возобновила активную политику в странах Леванта. И хотя в XIX в., в отличие от времен Московского царства, инициатива в закреплении на Востоке целиком исходила от России, она действовала по той программе, которую “заложили” в нее еще в XVII столетии при участии Паисия и Досифея.

Разумеется, не стоит преувеличивать влияние восточных иерархов на формирование московской политики — превращение русского мессианства из изоляционистской в экспансионистскую идеологию не было навязано извне, а произошло на основе органичных внутренних процессов. Фанариоты лишь обратили свое немалое влияние на поддержку тех сил в московском обществе, которые хотели видеть Россию активным участником международной политики, прежде всего, в Восточном Средиземноморье.

Тесное соприкосновение о православным миром Балкан и Леванта принесло России свои плюсы и минусы. С одной стороны, фанариоты способствовали военнополитическому укреплению России и повышению ее культурного потенциала (та же Славяно-греко-латинская Академия не была бы создана без греческой помощи). С другой стороны, стремление России к слиянию с греко-восточным миром привело к трагедии раскола в русском обществе XVII в. Причем восточные патриархи своим некомпетентным вмешательством усугубили конфликт никониан и старообрядцев, придали ему столь непримиримый, кровавый характер.